Сквозь какофонию смерти как бы из-под земли до меня доносился низкий хохот монсеньора.

В правой руке я держал окровавленный меч, в левой — только что отрубленную голову знатного гугенота.

Прошло месяцы или десятилетия, о которых я не могу вспоминать без стыда.

Надо кое-что объяснить. Остался во дворце я тогда не потому, что меня так уж привлекала комната исполнения желаний или служба у монсеньора. Просто мне очень не хотелось возвращаться в мою прошлую немецкую жизнь. К тому же меня мучило любопытство. Что еще скрывает дворец? Тогда я еще не понимал, что некоторые двери лучше не открывать.

А комната? Что она могла мне дать, кроме того, что я уже получил?

Яйца Фаберже? Корону королевы Елизаветы?

Похотливую грудастую негритянку из Гаити с двойной порцией Виагры и ВИЧ-инфекцией в придачу?

В юности я хотел разбогатеть, стать светским львом, купить виллу в Калифорнии с теннисным кортом, бассейном и джакузи, устраивать там шикарные парти. Сорить деньгами, блистать… вступать в связи с голливудскими дивами.

Ну вот, попробовал и это.

Увы, это тоже не для меня. На парти я чувствовал себя чужаком, самозванцем, вором. Болела голова. Поддерживать их разговоры ни о чем я не мог, блистать не получалось. Привлеченные моим богатством люди льстили мне в лицо, а за спиной у меня злословили и зевали. Дивы разделяли со мной постель, но презирали и ненавидели. Мужчины пытались шантажировать. Все — кто как мог — жадно вымогали у меня деньги.

Стал диктатором в одной латиноамериканской стране. Через три дня меня отравили крысиным ядом мои же охранники.

Стал королем Бенина. Меня свергли и продали в рабство.

Стал — только на часок — матерью Терезой. До сих пор тошнит.

Побывал на Луне и на Марсе. Мерзкие места.

Научился играть на губной гармошке блюз как этот беззубый негр, Сани Бой Виллиамсон второй. После получаса игры осточертело.

Побывал в Иерусалиме в последние дни и часы земной жизни Иисуса Христа. Наконец-то понял, что же тогда на самом деле произошло. И поклялся никому об этом не рассказывать. Христиане все равно не поверят, неверующим все равно.

Вмешался в текущие политические события на моей бывшей родине, раздавал деньги нищим в Африке, оплатил постройку новой библиотеки в Канберре — но ничего хорошего из всего этого не вышло.

С меня довольно!

Комната эта — ловушка для глупцов.

Нет, нет, дорогие обитатели дворца, я не шут гороховый и не стану больше изображать вам на потеху гиганта секса, мессию, гуманиста, борца, мецената, Герострата или собирателя сокровищ на земле. Увольте.

Убрал все новоприобретенное и вернул своей каморке ее первоначальный размер и вид.

И вот… который год уже сижу по-турецки на циновке из соломы голый и босой и смотрю на стоящую передо мной свечу в глиняном подсвечнике.

Пламя ее дрожит как испуганный кролик.

Не знаю, сколько еще времени прошло.

Дверь в мою камеру со скрипом открылась…

Передо мной стоял узколицый человек в длинной темной сутане с белым воротничком и внимательно смотрел на меня через круглые очки. Мне казалось, что он просвечивает мой мозг, читает мои мысли.

Через минуту монсеньор сказал густым низким голосом:

— Браво, Гарри! Не ожидал… вы выдержали испытание. Надеюсь, вы не обманываете меня. Это было бы недальновидно. Пойдемте, я хочу вам кое-что показать. То, что вы напрочь забыли.

— Поверьте мне, монсеньор…

— Довольно, Гарри. Ничего странного не замечаете?

— Вы имеете в виду коридор?

— О да, как вам нравится его новый вид?

— Декорация к фильму ужасов.

— Именно так. А там, куда мы направляемся, будет еще страшнее.

Коридор был выкрашен темной краской. Освещали его массивные бронзовые торшеры в виде горбатых мальчиков-уродов, держащих в руках черные свечи, горящие синеватым пламенем.

— Такой вид придал ему один из посетителей комнаты. Материализации его желаний остались в памяти моего дома. Как бы вам это объяснить… Они похожи на ваши голограммы. Мы почти на месте. Видите эту спиральную лестницу? Она ведет в подземелье.

Перед нами зиял конический, вершиной вниз, колодец. Подземная башня!

По краям ее вилась лестница. И ее освещали бронзовые торшеры, на сей раз — в виде нагих худых девочек, державших в ручках розовые свечи.

Мы прошли девять пролетов, каждый из которых, я считал, имел семнадцать вырубленных в граните ступенек. Стояли на мраморном дне колодца, украшенном большой золотой пентаграммой с непонятными мне знаками.

Спутник мой неожиданно положил свои ледяные руки мне на плечи и сурово посмотрел мне в глаза. Лицо его на мгновение представилось мне отвратительной козлиной мордой, украшенной изогнутыми бараньими рогами.

Я узнал Большого козла…

— Вы готовы?

— Да, монсеньор.

— Тогда пошли.

Он отпер низкую тяжелую дверь… и до меня донеслись истошные детские крики и хриплые мужские стоны.

Мы оказались в зловещем подвальном зале с таким низким потолком, что я мог достать до него рукой. В зал выходили тюремные двери.

Мне было холодно и жутко. Я подозревал, что меня привели сюда не для развлечения.

Монсеньор подошел к одной из дверей и жестом пригласил меня посмотреть в узкое прямоугольное отверстие.

Я ожидал увидеть тюремную камеру, но увидел уютную спальню с необъятной семейной кроватью.

На этой кровати…

Минут через десять я испытал нечто вроде коллапса всего существа.

Как бы сквозь сон услышал голоса монсеньора и маркиза.

— Как вы думаете, дорогой маркиз, он подойдет? Увидел капли крови на ляжке ребенка… и сознание потерял.

— Признаю, монсеньор, он чувствителен. Это, надеюсь, придаст представлению особую пикантность. Вы же не хотите, чтобы эту деликатную миссию выполнил какой-нибудь грубый солдафон с ослиным голосом и внешностью Приапа?

— Нет, конечно, но и чрезмерно чувствительной мимозе тут делать нечего.

— Полагаю, он сильнее, чем вы думаете, сильнее и жестче, чем он сам о себе думает… Согласитесь, далеко не каждый способен наслаждаться теми милыми шалостями, которые вы ему показали, а потом вести себя так, как будто он видит подобное впервые, да еще и в обморок упасть. Кстати, вы поверили в его отказ от желаний?

— Как вы можете спрашивать такое? Конечно, нет. Гарри умеет, почуяв жареное, прятаться за различными масками… и заговаривать самого себя подходящими трюизмами. На сей раз он выбрал Будду.