сторон атаковали исками за долги, которые он не выплатил, за нанесенные им увечья, за имущество, которое он отнял без надлежащей компенсации. Судебные приставы осаждали его двери в Помбале целым рядом судебных приказов. "В Португалии нет ни одного шершня или мошки, - писал он, - которые не прилетали бы в это отдаленное место и не жужжали мне в уши".34 Королева помогла ему, предоставив пожизненное жалованье, которое он получал как министр, и добавив к нему скромную пенсию. Тем не менее бесчисленные враги призывали королеву вызвать его на суд по обвинению в злоупотреблении служебным положением и государственной измене. Она пошла на компромисс, разрешив судьям посетить его и подвергнуть допросу по этим обвинениям. Они допрашивали его по несколько часов подряд в течение трех с половиной месяцев, пока старый диктатор, обессилев, не взмолился о пощаде. Королева откладывала принятие решения по результатам экспертизы, надеясь, что смерть Помбала избавит ее от смущения; тем временем она пыталась успокоить его врагов, приказав провести повторный суд над теми, кто был осужден за соучастие в покушении на ее отца. Новый суд подтвердил вину герцога Авейру и трех его слуг, но оправдал всех остальных обвиняемых. Таворы были объявлены невиновными, а все их почести и имущество были возвращены оставшимся в живых (3 апреля 1781 года). 16 августа королева издала указ, осуждающий Помбала как "позорного преступника", но добавляющий, что, поскольку он просил о помиловании, его оставляют в покое в его изгнании и во владении его имуществом.

Помбал вступал в пору своей последней болезни. Его тело было почти покрыто сочащимися гноем язвами, очевидно, от проказы.35 Боли не давали ему спать более двух часов в сутки, дизентерия ослабила его, а врачи, словно в добавление к его мучениям, уговорили его выпить бульон из плоти змей. Он молился о смерти, принял таинства и закончил свои страдания 8 мая 1782 года. Сорок пять лет спустя партия иезуитов, проезжая через город, остановилась у его могилы и прочитала панихиду, с триумфом и жалостью, за упокой его души.

 

ГЛАВА XI. Испания и Просвещение 1700-88

I. MILIEU

После своей смерти в 1700 году Карл II, последний из испанских Габсбургов, завещал Испанию и всю ее мировую империю давнему врагу Габсбургов - Франции Бурбонов. Внук Людовика XIV, Филипп V Испанский, храбро сражался во время Войны за испанское наследство (1702-13), чтобы сохранить эту империю в неприкосновенности; почти вся Европа поднялась на борьбу, чтобы предотвратить столь опасное усиление власти Бурбонов; в конце концов Испании пришлось уступить Гибралтар и Минорку Англии, Сицилию - Савойе, а Неаполь, Сардинию и "Бельгию" - Австрии.

Более того, потеря морского могущества оставила Испании лишь шаткую власть над колониями, которые питали ее торговлю и богатство. Пшеница в Испанской Америке давала от пяти до двадцати раз больше урожая с одного акра, чем на испанской земле. С этих солнечных земель поставлялись ртуть, медь, цинк, мышьяк, красители, мясо, шкуры, каучук, кохинея, сахар, какао, кофе, табак, чай, хинин и десятки других лекарств. В 1788 году Испания экспортировала в свои американские колонии товары на сумму 158 000 000 реалов; она импортировала из них товары на сумму 804 000 000 реалов; этот "неблагоприятный торговый баланс" был сведен на нет потоком американского серебра и золота. Филиппины отправляли грузы перца, хлопка, индиго и сахарного тростника. В конце XVIII века Александр фон Гумбольдт оценивал население Филиппин в 1 900 000 человек, Испанской Америки - в 16 902 000 человек; в самой Испании в 1797 году насчитывалось 10 541 000 человек.1 Заслугой правления Бурбонов является то, что эта последняя цифра почти вдвое превысила численность населения, составлявшую 5 700 000 человек в 1700 году.

География благоприятствовала Испании только для морской торговли. На севере страны земля была плодородной, питаемой дождями и тающими снегами Пиренеев; оросительные каналы (в основном завещанные маврами своим завоевателям) избавили Валенсию, Мурсию и Андалусию от засухи; остальная часть Испании была обескураживающе гористой или сухой. Дары природы не были развиты экономической предприимчивостью; самые предприимчивые испанцы уезжали в колонии; Испания предпочитала покупать промышленные товары за границей на свое колониальное золото и доходы от собственных рудников серебра, меди, железа или свинца; ее промышленность, все еще находящаяся на стадии гильдий или домашнего хозяйства, значительно отставала от промышленности трудолюбивого Севера; многие из ее богатых рудников управлялись иностранцами для прибыли немецких или английских инвесторов. Производство шерсти было монополизировано Местой, ассоциацией владельцев стад, пользующейся привилегиями правительства, укоренившимися традициями и доминированием небольшого меньшинства дворян и монастырей. Конкуренция была подавлена, улучшения замедлены. Скудный пролетариат прозябал в городах, служа прислугой у знати или подмастерьями в гильдиях. Некоторые негры или мавританские рабы украшали богатые дома. Небольшой средний класс жил в зависимости от правительства, дворянства или церкви.

Из общего количества сельскохозяйственных земель 51,5 % принадлежали дворянским семьям, 16,5 % - церкви, 32 % - коммунам (городам) или крестьянам. Рост крестьянского землевладения сдерживался старым законом об энтитете, согласно которому поместье должно было быть завещано в целости и сохранности старшему сыну, и никакая его часть не должна была быть заложена или продана. На протяжении большей части века, за исключением баскских провинций, три четверти земли обрабатывали арендаторы, платившие дань в виде арендной платы, пошлин, услуг или натурального обложения аристократическим или церковным помещикам, которых они редко видели. Поскольку арендная плата повышалась в зависимости от производительности фермы, у арендаторов не было стимула к изобретательности или промышленности.2 Владельцы защищали эту практику, утверждая, что прогрессирующее обесценивание валюты вынуждает их повышать арендную плату, чтобы идти в ногу с ростом цен и издержек. Тем временем налог с продаж на такие предметы первой необходимости, как мясо, вино, оливковое масло, свечи и мыло, ложился тяжелым бременем на бедных (которые тратили большую часть своих доходов на предметы первой необходимости) и более легким - на богатых. Результатом этих процедур, наследственных привилегий и естественного неравенства человеческих способностей стала концентрация богатства наверху, а внизу - мрачная бедность, которая продолжалась из поколения в поколение, смягчаемая и поддерживаемая сверхъестественными утешениями.

Дворянство было ревностно разделено на степени достоинства. На вершине (в 1787 году) находились 119 грандов - грандов Испании. Об их богатстве можно судить по, вероятно, преувеличенному сообщению современного британского путешественника Джозефа Таунсенда о том, что "три великих лорда - герцоги Осуна, Альба и Мединасели - покрывают [владеют] почти всей провинцией Андалусия".3 Мединасели получал миллион реалов в год только от своих рыбных промыслов; у Осуны был годовой доход в 8 400 000