Арест отца Глеба и решил, что пора мне действовать. Бить – в прежнюю Морду, известную.

Однако и сложности такой я не испытывал ещё никогда: надо тут же, в тех же строках, вперемежку, начать теснить и другого противника, со всех сторон наседающего на Россию с ложью. Хоть какое-то пространство вокруг стержня русской истории оградить от их лжи.

И так я задумывал большую статью. Как всегда в сложных случаях, составлял «весы»: за и против, печатать ли.

Против. Ещё нет края, можно подождать, с кардинальными разъяснениями ещё успеем. И читателя на родине не обогащает, для него – вообще непонятная свалка. И опять мне отрываться от «Марта», и опять напрягаться в несвойственном жанре. И нельзя так частить шагами, только что дал «Персидский трюк». И – опять апеллировать к тем, чьего страха перед возвратом русского самосознания, видимо, не успокоишь, не убедишь?

За. Не могу уклониться от внятного оправдания исторической России от клевет – кто ж это сделает сейчас на Западе за меня? И очиститься надо от «нацизма», который нам лепят. И лично мне – объяснить мою позицию правдивей, всё, что навесили ещё с Гарвардской речи. И отгородиться от «теократии», которую мне всё навешивают. И заодно осадить этих модных «информаторов», клеветников на Россию, безнаказанно треплющих западное внимание. И – американских дутых профессоров-«советологов». Советологи! – уродливая категория западной науки: сколькие, не испытавши несравненного подавительного советского опыта, – громоздят комические диссертации и экспертизы.

Решил – писать: «Чем грозит Америке плохое понимание России». А публицистические статьи мне стало писать труднее всего: неблагодарно расходуюсь в них. Снова – мёртвый язык (под перевод, под обращение к американцам). Чужая аудитория.

Много задач, а кажется – улеглось и удалось. Только очень уж не хотелось в «Нью-Йорк таймс». Том Уитни и Гаррисон Солсбери, приезжавшие к нам, посоветовали: в «Форин эффэрс», ежеквартальный толстый журнал по внешней политике. Оказался хороший совет, не раскаялся я потом.

Но в самый разгар писания этой статьи – прикатило внезапное предложение журнала «Тайм»: напечатать у них полторы тысячи слов. Заманчиво! – 6 миллионов экземпляров? – читает весь мир, кто только может по-английски. Нельзя отказаться. Но и не хочется отвлекаться. И как же это теперь вырезать из статьи для «Форин эффэрс»? (Две статьи сразу в голове не растут.) Но как раз динамичный шаг: защитить Россию сразу перед необъятной аудиторией. И так – надёжней повлиять на американцев. И обличать близорукость их союза с красным Китаем – новый горячий призыв против всякого вообще коммунизма. Значит, снова и снова привычный Главный фронт.

Как-то – удалось. И вся эта уравновеска разнонаправленных стрел. И один и тот же материал подать сразу на двух этажах, на двух высотах: для массы («Коммунизм – у всех на виду и не понят») и для государственной «элиты».

Как я выгадывал спокойные годы для работы! Как я хотел бы не высовываться 3–4 года! – не дали. «Тайм» напечатал в феврале 1980[283], «Форин эффэрс» в начале апреля[284].

Заодно уж взялся ответить и старому парижскому коминтерновцу Суварину. Против «Ленина в Цюрихе» он тотчас тогда и взыграл по боевой трубе, в защиту своего прежнего вождя: вопреки открытым же теперь документам отвергал, что Ленин получал немецкие деньги, ещё более отвергал и сам психологический тип Ленина, как я его даю, и вообще ни в чём грязном Ленин не замешан. (Старое коминтерновское мироощущение неискоренимо.) А для французского читателя Суварин – уже патриарх социализма, «лично переписывался с Лениным», написал книгу о Сталине, уж он-то знает, чего не могут знать современные молодые! И напал на мою книгу, напал с передержками, с передёргами, а особенно взволнованно – по национальности Ленина: чтобы вершить дела России совсем не нужно носить в себе русскую кровь. (Да, конечно, но русский дух – обязательно! А его-то у Ленина и не было.)

Эта язвительная и очень пухлая статья Суварина, оказывается, была издана в его собственном журнальчике в Париже ещё весной 1976[285]. Но я как раз был в Калифорнии, в заглоте подготовки к «Марту», потом сидел в Пяти Ручьях, под стук строителей писал столыпинский том, тут и семья приехала, осваивались, – в тот год никто из нас и не обратил внимания на эту статью, насколько она вредна. Я её заметил по кусочному (и предвзятому) переводу в журнале «Время и мы»[286] – и взгорячился отвечать. И. А. Иловайская сделала мне полный перевод суваринской статьи в начале 1978. А уже вроде и глупо отвечать через два года. Отложил. Однако – жгло: слишком заядло он захватил российские вопросы. И хотя позорно поздно, через четыре года, но теперь с разгону – я написал ответ и Суварину[287].

Статья в «Тайме» не вовлекла меня в дальнейшие споры, хотя были отклики. (И такие, от старых русских эмигрантов: как это «коммунизм не понят», если западные воротилы прекрасно его понимают отначала, и долго он их даже устраивал?)

Зато с «Форин эффэрс» – не развяжешься. Обиженные американские профессора и американские вовсе дуралеи – посыпали ответы в два следующих квартальных номера[288]. Ивана Грозного они охотно вспоминают; а вот тут, в начале XX века, изобретательный интернациональный революционный террор, – давайте всё забудем и спишем на дурные русские традиции. И редакция теперь приглашала автора отвечать – и как же уклониться? А до чего обидно – тратить силы на спор на их поверхностном уровне, бултыхаться в этой радикальной пене трёхвекового просвещенческого вырождения, продираться через лес холодного непонимания (ибо им не вообразить советской как бы подводной обстановки, а они судят с суши), – да чтобы этих же самых мудрецов предупредить об истинной опасности.

И летом 1980 пришлось опять бросать «Март» и напряжённо включаться в навязанную полемику[289].

Действительно, старики-эмигранты правы: не могут западные специалисты настолько сплошь заблуждаться, чтобы не видеть зла и грозной опасности коммунизма. И мне, и противникам было ясно, что спор идёт не о прояснении истины о коммунизме, они в каждой строчке кричали: «Надоела нам ваша Россия, мешает!»

Обе мои статьи в «Форин эффэрс», соединённые в отдельную книгу, вышли в Штатах[290], потом и в Англии, и во Франции.

А Суварин – тот, конечно, само собою ввязался в спор. Я – ответ ему («Истуар»)[291], а он мне – новый ответ к осени, уже третья его статья, да у него время не нагруженное, как у меня, он может и до десяти раз спорить. (Но этот фронт – противокоммунистический, на него перья есть, и в «Русской мысли» уже другие за меня доспаривали.)

Да и без общественных выступлений в эти два года