— Ты соделал меня смертной?

— Да, — проговорил Рун, теперь заколебавшись. Элисабета оттолкнула его прочь, проявив ничтожную долю прежней силы.

— Я не желала этого!

— Ч-что?

— Я не просила тебя обращать меня в чудовище, равно же не просила тебя возвращать меня в сие. — Она вскинула руки. — Немощное, плакучее человеческое существо.

— Но ты прощена! Как и я.

— Мне заботы нет до прощения. Твоего или моего! — Она попятилась от него. — Ты играешь моей душою, аки безделушкой, каковую можешь дать либо отнять. И тогда и ныне. А где во всем том мой выбор? Или не в оном суть?

Рун подыскивал слова, чтобы растолковать ей.

— Жизнь — величайший дар.

— Она — величайшее проклятие.

Развернувшись, Элисабета зашагала прочь, в открытую пустыню.

Томми бросился следом.

— Подожди! Не бросай меня!

Одинокий, умоляющий крик отрока остановил ее, однако к Руну она не обернулась. Подбежав сзади, Томми обнял ее. Элисабета потянула его, поставив перед собой, и привлекла к груди с сотрясающимися от рыданий плечами, уткнув подбородок ему в макушку.

Бернард тронул Руна за плечо.

— Как мог ты безрассудно растратить на нее подобный дар?

— Он не был растрачен.

В груди забурлил гнев. Как может Бернард быть настолько глуп? Разве не понимает он, что величайшие грехи — те, что вершим мы сами, а не те, что на нас обрушились?

Графиня по-прежнему держалась к нему спиной.

Со временем она поймет и простит.

Иначе и быть не может.

17 часов 48 минут

Закрыв книгу, Эрин отделилась от остальных. Джордан двинулся за ней следом, но она попросила позволить ей ненадолго побыть наедине с собой. Смотрела на звезды, на восходящую луну, шагая по кратеру к единственному месту, где нет трупов, прочь от хаоса эмоций, оставшегося за спиной.

Ей требовалась минутка покоя.

Подошла к открытому колодцу.

Это место продолжало источать святость — скорее всего, порожденную хранившимся внизу мечом. Эрин оглянулась на картину бойни — и зверей, и стригоев.

Их группа заплатила чудовищную цену, но выдержала это испытание.

Вот только уцелели не все.

Взгляд ее упал на беднягу Агмундра, и Эрин представила его широченную улыбку.

Спасибо, что защитил нас.

Вспомнила Надию на снегу, даже Леопольда на полу пещеры. Они встретили свой конец вдали от родных краев и тех, кто их любил.

В точности как Эмми.

Преклонив колени у края источника, она заглянула в прозрачную воду. Там отражались звезды. Мазок Млечного Пути ярко сиял ей, напоминая и о ничтожности жизни, и о ее величии. Звезды над головой вечны. Эрин слушала посвист песка над окружающими дюнами, нашептывающий о чем-то, как и тысячелетия назад.

Этот уголок долго был приютом покоя и святости.

Эрин оглядела образа, повествующие историю первого чуда Христова и что за ним последовало. Это напоминание о том, что совершить ошибку, промах способен любой. Как и Христос, она не ведала губительных последствий своих действий в Масаде, не ведала, как от этих событий побегут круги сквозь время, неся гибель и разрушения.

В голове пронеслась немилосердная мысль, и Эрин оглянулась на Бернарда. Скольких кровопролитий можно было избежать, если бы кардинал не таил столько секретов. Знай Эрин о важности смертоносных сведений, которыми поделилась с Эмми, она была бы более осмотрительной. А в результате секреты, которые сангвинисты утаили от нее, стоили жизни и Эмми, и многим другим.

Эрин сосредоточилась на книге в собственных руках. Раз она приняла на себя возвышенное звание и бремя Женщины Знания, она больше не позволит утаивать от себя правду. Ватиканские власти обязаны распахнуть перед ней двери своих библиотек и открыть все свои секреты, или она больше не станет работать с ними.

Теперь книга связана с ней неразрывными узами, и с ее помощью Эрин снесет любые препоны.

Это ее долг перед Эмми.

Пошарив в кармане, женщина извлекла янтарный шарик. Поднесла его к лунному свету, прорисовавшему изящное перышко внутри. Янтарь сберег его так же нерушимо, как ее память сберегла Эмми, — неизменным вовеки, вовеки лишенным возможности вольно поплыть по воздуху.

И хотя аспирантку свою она не забудет никогда, кое-что, пожалуй, она может отпустить на волю.

Эрин медленно наклоняла ладонь вперед, пока янтарь не скатился с ладони. И, сорвавшись с кончиков пальцев, упал в родник. Наклонившись, она смотрела, как шарик разбил отражение звезд и скрылся в вечности.

Теперь частичка Эмми навсегда пребудет в Египте, упокоившись в святейшем из уголков Земли, близ античных секретов, которые, возможно, так никогда и не будут раскрыты.

Эрин вглядывалась в колодец, мысленно давая клятву.

Больше никогда.

Больше никогда не будет проливаться кровь невинных ради сбережения секретов сангвинистов. Пробил час воссиять истине.

Прижав книгу к груди, она выпрямилась.

Готовая преобразить мир.

Рождество

Ватикан

0 часов 04 минуты

Под землей, глубоко под базиликой Святого Петра, сангвинисты собрались в циклопическом склепе своего Ордена, священнейшем из своих прибежищ, именуемом просто Святилищем. Что ни год, прибывают они сюда несметным числом, дабы справить полночную мессу в честь Рождества Христова.

Рун стоял с краешку конгрегации. Другие члены его Ордена заполнили все пространство, недвижно, молча неся труд бдения. Абсолютный покой не нарушался ни вздохом, ни ударом сердца, ни даже шелестом одеяний. Рун упивался тишиной, зная, что и другие вокруг него тоже. Мир наверху, что ни век, становится все шумнее, но здесь можно обрести мир и покой, по коим стосковался его побитый и потрепанный дух.

Возносящийся над ним свод своими простыми и чистыми линиями уводил взор к небесам. Хладный камень был обтесан до гладкости тысячами рук в ранние годы Церкви. Никаких украшений, присущих обычным церквям. Эти стены взывают к простоте веры сангвиниста — твердого камня и незатейливых факелов довольно, чтобы привести проклятых существ к Нему. И именно здесь, пусть и глубоко под улицами Рима, Рун чувствовал себя ближе к Нему во всей Его славе, чем где бы то ни было еще.

Эта рождественская месса также именуется Ангельской.[26]И как никогда уместным казалось Руну справить ее в эту священнейшую ночь так скоро после сретения с ангелами.