С невесткой про эти деньги Сорокины никогда не разговаривали, дурак поймет, что ей ничего не известно.

Наталья Петровна так уж была довольна, что сын хорошо женился! Людмила Сергеевна развитая, воспитанная и как женщина очень интересная. И на работе ценят. А теперь, слава Богу, и ребенок. Однако в гости к сыну она ходить избегала, зато Миша у родителей бывал не реже двух раз в месяц, сын заботливый, ничего. И всегда радовался: хорошая квартира, главное – наконец, отдельная. Мать каждый раз говорила: квартира хорошая, спасибо, сынок, про себя же думала: «А что? – своя кухня семь метров, рядом базар, а за ним большой парк, куда Николай Иванович ходит гулять для здоровья и играть в домино… Конечно – отдельная квартира, кто спорит… Но когда неделями не с кем слова сказать…»

С мужем Наталья Петровна разговаривала редко, потому что пустой брехни Николай Иванович резко не признавал. Давал, конечно, указания: что сготовить на обед, когда заклеивать на зиму окна, или что лампочка в передней чересчур яркая, ни к чему, надо купить двадцатипятисвечовую и быстро поменять. Себе самому он, как только вышел на пенсию, тоже назначил домашние обязанности: получать свою и женину пенсию, платить за коммунальные услуги и вести всю домашнюю бухгалтерию, рассчитывать на жизнь. И вообще все определять.

Не был Николай Иванович ни скупым, ни придирчивым, а только каждый раз, если надо обратиться к мужу за деньгами, Наталья Петровна до того расстраивалась, что даже слабела. Боялась его, как всю жизнь боялась на заводе начальника цеха, а о директоре и говорить нечего. Как-то однажды набралась храбрости: уж очень стало обидно – два дня ходила простуженная, тридцать семь и семь, а он – никакого внимания. Сказала: у тебя, мол, на глазах когда-нибудь и помру, хоть бы для вежливости спросил, как сама себя чувствую. Сказала, ну и сразу, конечно, испугалась – рассердится. А Николай Иванович не рассердился, рассудительно ответил, что заболевание он видит, не слепой, а спрашивать зря нечего, от спроса легче ей не станет. Прав был, между прочим, – не станет.

Наталья Петровна все думала: вот интересно, разговаривает он со своими стариками в парке? Ну хотя бы, что происходит, про политику. Ведь каждое утро прочитывал две газеты – Центральную и «Известия»{213}. Как-то спросила, что пишут, он сразу: «Возьми да прочитай, грамотная». Поговорили.

Вечером у телевизора тоже молчал, не делился. А если и заговорит, то опять не с женой, с диктором. Все спорил. Про урожай, про стройки разные, положение в странах. Особенно когда обещали хорошую погоду – дескать, ну сколько можно? Если передача не нравилась, сплюнет и выключит, Наталью Петровну даже не спросит – может, той хочется дальше смотреть. Но она ничего, терпела, ему видней. Взбунтовалась только раз – уж больно интересное кино показывали, Наталья Петровна даже плакала, а он, паразит, взял и выключил! Главное, перед самым концом, когда непонятно, убьют парня или живой останется, а мать-то ждет. Наталья Петровна, глядя кинофильм, вытирала тогда тарелку, то и дело промокая краем полотенца глаза. Николай Иванович со словами «чушь дурацкая» выключил телевизор. Она сперва тихо попросила «не надо!» Он, то ли правда не расслышал, то ли прикинулся, она повторила громче, а он: «Нечего. Глупости всякие». Тут у Натальи Петровны все лицо будто кипятком обожгло, и стало нечем дышать. Она и подумать ни о чем не успела, а сама что есть силы швырнула тарелку прямо в потемневший экран. Слава Богу, не попала, а ведь метила попасть!

– Очумела? – только и спросил Николай Иванович, но жена не ответила, убежала в ванную и заперлась.

Впрочем, такие взрывы случались у Натальи Петровны за всю-то их с мужем длинную жизнь раз пять, не больше. Обычно соглашалась со всем, что делал Николай Иванович. А молчание… Муж и должен быть спокойным и самостоятельным.

Только за едой он иногда произносил несколько слов. Сядет, обведет глазами стол:

– Так. Творог. Поглядим… Яички. Ладно. Почему не сварила «Геркулес»? …Ага. Молоко. Не скисло? А «Геркулес» завтра же сварить.

От вечной молчанки Наталья Петровна потихоньку стала разговаривать сама с собой. И – смешно, сказала бы хоть что путное, а то, ну прямо как Николай Иванович: «Так. Посуда. Помыть. Картошка, отварить. Царапина на полу – чего делать, и не знаю…»

А вообще-то жаловаться на жизнь было грешно. Здоровье пока – тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, не голые, не босые, не голодные. И отдельная, как ни говори, квартира с удобствами. И сын – тоже. Как и отец, работящий, не пьет, не курит и без баловства. А что мало денег приносит, так не его вина, все по справедливости: плата за высшее образование да за чистую работу.

Живут с Людмилой своей Сергеевной дружно, весело – вчера как раз говорил: в праздники ходили вдвоем в ресторан. Вчера Наталья Петровна на эти слова и внимания не обратила, а ночью проснулась, лежала, думала о разном и додумалась: вдруг чего-то обидно стало: кончается жизнь, можно считать и кончилась, теперь уже не жизнь – доживание, и все, вроде, было. А вот ресторана – никогда! Может (даже наверняка) ничего в этих ресторанах особенного нет… только зачем столько народу туда рвется? Все: ресторан! ресторан! Жили в центре, идешь вечером по проспекту, так ведь у каждого-то ресторана очередь. И не то, чтобы одна молодежь, разного возраста люди, есть и пожилые. Значит, стоит зачем-то мерзнуть под дверью?

Все это Наталья Петровна и приготовилась высказать мужу, когда тот начнет над ней насмехаться.

Николай Иванович выслушал жену молча, взглянул с любопытством, пожевал губами, оделся и ушел в парк играть в свое домино – только коробка с костяшками брякнула, он ее постоянно держал в кармане пальто. Муж ушел, а Наталья Петровна стала мыть в кухне пол и, пока мыла, решила на этот раз ни за что не уступать, всю жизнь уступала. Хватит, ишь ты! У него удовольствие – домино, а и она заслужила, всю жизнь отработала и теперь крутится полный день.

Наталья Петровна выпрямилась, отжала тряпку в ведро, посмотрела в окно – как погода. Ведь простудится в этом пальто, говорила: надо зимнее, не послушал, упрямый баран!

Напротив, у рынка, как всегда стояли старушки, торговали, кто чем. Этим, видно, никогда не холодно, как ни глянешь – всегда тут… А небо-то ясное, к морозу. И дерево, вон, качается, ветер, значит… А ресторан?.. Что ж… Эка невидаль – ресторан! Размечталась. Деньги пушить на старости лет, из ума начала выживать. Дура, ох, дура! Ну и согласится муж, в чем, скажи, пойдешь? Ведь как вышла на пенсию, ничего себе не сшила, не купила. Дома всегда найдется, что трепать, по гостям не больно ходим, а тут надумала: по ресторанам! Вот и правильно, что отругает, нам, бабам, только дай волю. В ресторан ей, артистке республики!