А Николай Иванович взял и согласился!

Как пришел к обеду, сразу:

– Готовься, делай шестимесячную{214}, завтра – в ресторан. В «Весну». Пойдем, посидим, как люди. Не хуже других, заслужили отдых.

За столом – чудеса, да и только – сидел веселый, рассказывал:

– Ребята (старики его, доминошники) говорят: а чего? Посоветовали идти в «Весну», это у нас в районе сразу же за парком новый ресторан, летом открыли. Летом был наплыв – не протолкнешься, иностранцев привозили кормить на автобусах, а сейчас народу мало. Я ходил, смотрел – ничего… Говорят, и кормят прилично, и все прочее. Платить – так уж чтоб было, за что! Мне Фокин… ну тот, что с палкой ходит, бывший музыкант, в театре работал… хотя ты не знаешь… так он сказал: «Весна» – ресторан «люкс», высшего разряда.

Весь вечер Николай Иванович был разговорчивый, вспоминал чего-то, как провожали на пенсию Васильева, его друга по работе. Тоже был старшим мастером, только на другом участке. Решили отметить в ресторане, собрали денег, заказали банкет. На банкете том Васильев, вообще-то человек спокойный, вдруг полез драться к Филиппычу, к начальнику цеха. «Ты, – кричит, – жмот, жмотяра! Я молчал, права не имел, а теперь все скажу!» Еле их растащили.

Жалко Васильева – вдруг погрустнел Николай Иванович, – хороший был мужик, справедливый, правду тогда Филиппычу сказал… Я вот не сказал… Филиппыч-то настоящее говно, пускай молодой и с дипломом. Для него рабочий – не человек, а вроде бобика. И меня сто раз дураком выставлял. Надо, скажем, человека оставить на вторую смену, или еще что. Попрошу. Конечно, обещаю заплатить. А Филиппыч потом мне козью рожу: «Не буду платить, меня не спросил, плати из своих».

Васильева Наталья Петровна знала. Пока был здоров, чуть не каждый день заходил к Николаю Ивановичу – жил рядом. И всегда приносил шашки. Войдет, разденется, разуется и прямо в носках – в комнату. И всегда так застенчиво: «В шашульки, как, будем? Ага?» И сразу расставлять, а сам приговаривает: «Шашечки, шашульки, шашулечки».

– Николай Иванович, научи меня в шашки играть, – сказала Наталья Петровна.

Он и не услышал, давал распоряжение:

– Надо в срочном порядке купить новое платье. Выходное, чтоб не стыдно. Раз в жизни ездили к Михаилу, была, как чучело. Кофта какая-то, рейтузы…

Ох. В ресторан, так в ресторан. На следующее утро Наталья Петровна купила себе в универмаге новое платье. Хотела поискать что-нибудь недорогое в комиссионном, Николай Иванович запретил:

– Только новое. В скупку сдают одежду исключительно с покойников.

Шестимесячной завивки Наталья Петровна делать, понятно, не стала, нечего смешить людей. Причесалась, как всегда, гладко, а сзади пучок. Николай Иванович надел черный костюм, накрахмаленную белую рубашку с галстуком. И отправились.

Пустой парк. Красные и голубые флаги шеренгами по обеим сторонам центральной аллеи. Твердый зимний ветер, а с утра было тепло и моросил дождь. Жестяной стук и скрип схваченных внезапным морозом полотнищ. Заиндевевший, похожий на оцинкованное железо асфальт. Громкая музыка из репродукторов – праздничная музыка – медь духовых инструментов. Голые и черные, точно отлиты из чугуна, стволы деревьев, а над ними – синее металлическое небо.

– Вон там, если налево к пруду, наша площадка. Где собираемся, – пояснил Николай Иванович. Жена согласно кивнула. Потом спросила:

– А «Весна эта»? Далеко еще?

– Минут пять, не больше.

…Боится. Николай Иванович видел: боится. Как из деревни… А ведь одно удовольствие так идти, точно на демонстрации – флаги, музыка и ветер. Он посмотрел на жену. Семенит рядом, лицо озабоченное. Обдумывает, как бы отказаться теперь. Вот бабы!

– Николай Иванович, – робко начала Наталья Петровна, – а может, это… Все же дорого. Погуляем здесь, в саду, и ладно?

– Платье купила? – Николай Иванович строго взглянул на жену. – Купила. И все.

Вообще-то в ресторане оказалось хорошо. Красиво. Сверкают люстры (из чистого хрусталя), занавески голубые, плюшевые, и на креслах такая же обивка. Вдоль стен большие столы, человек на шесть, а посередке маленькие, на четверых. Вот к такому столику Сорокин и привел жену, велел садиться и сам сел напротив.

Наталья Петровна потихоньку приходила в себя. Пока раздевались в вестибюле, ей было стыдно швейцара и гардеробщика, зато Николай Иванович – хоть бы что. (Храбрый какой!) Вошел, со всеми поздоровался, разделся. Потом – к зеркалу. Постоял, вынул расческу, провел по волосам, еще поглядел, посуровел. Вошли в зал и сели.

– Салфетки-то из настоящего полотна, – шепнула Наталья Петровна.

– Это ресторан «люкс», не закусочная, – громко откликнулся муж. Голос был обстоятельный.

В большом зале было тихо и малолюдно, занято всего несколько столов, за одним компания, остальные – парочки. Вон мужчина – на вид шестьдесят, не меньше, голова лысая с белым. А тоже с дамой. И дамочка, похоже, не в годах, все крутится да вертится, к Наталье Петровне сидит спиной.

Появился официант, молодой, сытый, в голубом костюме. Сказал: «Добрый вечер», положил меню и ушел. Наталья Петровна посмотрела вслед – смешно: идет и задом вертит, будто девка.

Выбирал Николай Иванович долго и степенно. Сперва, надев очки, внимательно прочитал меню от начала до конца. Отметил про себя, что цены – будь здоров (надо бы куда сообщить, чтоб проверили), но решил не жаться, не для того выбрался с женой в ресторан, не копейки считать. Сказал:

– Значит так. Возьмем салат «Столичный», шпроты, две порции. Теперь – селедка. Закуска. Так. Суп – борщ «Московский». На второе бифштекс натуральный с яйцом. Осилим?

Тут как раз подоспел официант, достал какую-то книжечку, карандаш. Стоит, молчит, ничего не спрашивает. Ждет и глядит вдаль. А Николай Иванович, как нарочно, тоже молчит. Наталье Петровне опять стало стыдно, вдруг подумалось: плохо одета. И ногти страшные, а у этого, у официанта, вроде, маникюр. И вообще чуть не духами пахнет. Сжала руки, подобрав пальцы.

Николай Иванович смотрит в меню, официант смотрит по сторонам. И нехорошо как-то смотрит, будто помирает с тоски или живот у него заболел.

Наконец Николай Иванович поднял голову, продиктовал, что принести, добавил еще сладкое – компот из слив. Официант ножками лакированными переступил, пошевелил губой: