Еще нужно позвонить в контору и предупредить Ричарда. Едва поползет слух, на Ричарда тут же налетят трупные мухи. Он чересчур известен. Он, конечно, захочет подготовить заявление о том, как мы скорбим.

Я набрала номер. Трубку сняла нынешняя молодая секретарша. Я сказала, что дело срочное – нет, через неё не могу передать. Могу говорить только с Ричардом.

Какое-то время его искали.

– Что стряслось? – спросил он. Он не любил звонков на работу.

– Произошло ужасное несчастье, – сказала я. – С Лорой. Она была за рулем, и машина упала с моста.

Ричард молчал.

– Это была моя машина.

Ричард молчал.

– Боюсь, Лора погибла, – прибавила я.

– О боже. – Пауза. – Где она была все это время? Когда она вернулась? И что она делала в твоей машине?

– Я подумала, что лучше сказать тебе сразу, пока репортеры не сбежались, – сказала я.

– Да, – отозвался он. – Это мудро.

– А сейчас мне нужно ехать в морг.

– В морг? – спросил он. – В городской морг? За каким чертом?

– Её туда отвезли.

– Ну так забери её оттуда, – сказал он. – Перевези в какое-нибудь место поприличнее. Более…

– Закрытое, – сказала я. – Да, я так и сделаю. Я ещё должна сказать, что у полиции имеются подозрения – полицейский только что был здесь, – они предполагают…

– Что? Что ты им сказала? Что предполагают? – Он явно встревожился.

– Только лишь, что она сделала это нарочно.

– Чушь! Наверняка несчастный случай. Надеюсь, ты так и сказала.

– Конечно. Но были свидетели. Они видели…

– Она оставила записку? Если оставила, сожги.

– Их двое – юрист и кто-то из банка. На ней были белые перчатки. Они видели, как она вывернула руль.

– Обман зрения, – сказал он. – Или пьяные были. Я позвоню адвокату. Я все улажу.

Я положила трубку. Пошла в гардеробную – понадобится черное и носовой платок. Нужно сказать Эйми, подумала я. Скажу, все из-за моста. Скажу, он рухнул.

Я открыла ящик с чулками, – там они и лежали, пять тетрадок, перевязанных бечевкой, дешевых школьных тетрадок времен мистера Эрскина. На обложке – Лорино имя, печатными буквами; её детский почерк. А ниже: Математика. Лора ненавидела математику.

Старые классные работы, подумала я. Нет, старые домашние работы. Зачем она мне их оставила?

Тут я могла бы остановиться. Предпочесть незнание. Но я поступила, как ты – как ты, если ты досюда дочитала. Я предпочла знать. Как большинство из нас. Мы хотим знать, несмотря ни на что, мы готовы к увечьям, готовы, если надо, сунуть руку в огонь. И не только из любопытства: нами движет любовь или горе, отчаяние или ненависть. Мы неустанно шпионим за мертвыми: вскрываем их письма, читаем дневники, перебираем их мусор в поисках намека, последнего слова, объяснения от тех, кто покинул нас, кто оставил нас тащить эту ношу, что подчас оказывается гораздо тяжелее, чем мы думали.

А что сказать о тех, кто оставляет путеводные нити, чтобы мы в них путались? Что ими движет? Самовлюбленность? Жалость? Месть? Простое стремление существовать, вроде нацарапанных на стене туалета инициалов? Сочетание присутствия и анонимности – исповедь без наказания, истина без последствий, – в этом есть своя прелесть. Так или иначе, смыть с пальцев кровь…

Те, кто оставляет такие улики, едва ли вправе жаловаться, если потом придут чужаки и сунут нос во все, что когда-то их не касалось. И не только чужаки – ещё любовники, друзья, родственники. Мы все вуайеристы, абсолютно все. Почему мы уверены, будто нечто из прошлого принадлежит нам просто так, ибо мы его нашли. Все мы превращаемся в кладбищенских воров, едва вскрываем не нами запертые двери.

Но только запертые. Комнаты и все, что в них есть, не тронуто. Если бы покинувшие их желали забвения, им всегда оставался огонь.

Золотистый локон

Надо торопиться. Я уже вижу конец, что мерцает впереди огнями мотеля в темную дождливую ночь. Последний шанс, послевоенный мотель, где не задавали вопросов, где в регистрационной книге ни одного подлинного имени, а деньги вперед. В конторе висят гирлянды с прошлого Рождества; за конторой кучка мрачных лачуг, подушки влажны от плесени. В лунном свете стоит бензоколонка. Бензина, правда, нет – кончился полвека назад. И вот здесь ты остановишься.

Конец – теплая безопасная гавань. Где ты отдохнешь. Но мне ещё идти – я стара, устала, я иду пешком, хромая. Заблудилась в лесу, и не видать белых камешков, что укажут дорогу, и впереди – ненадежная почва.

Призываю вас, волки! Мертвые женщины с лазурными волосами и глазами, будто кишащие змеями бездонные колодцы, я обращаюсь к вам! Не оставьте меня и в конце! Направляйте трясущиеся артритные пальцы, липкую шариковую ручку, подержите на плаву протекающее сердце ещё несколько дней. Будьте мне спутниками, помощниками и друзьями; ещё один раз, прибавляю я, ибо разве в прошлом мы не были близко знакомы?

Всему свое место, как говорила Рини, а в дрянном настроении (беседуя с миссис Хиллкоут): цветы без дерьма не растут. Мистер Эрскин научил меня парочке полезных трюков. Если понадобится, правильно сформулированное обращение к фуриям может оказаться полезным. Главным образом, когда дело касается мести.

Вначале я верила, что хочу лишь справедливости. Думала, что сердце мое чисто. Нам нравится думать, что наши мотивы хороши, когда мы собираемся причинить вред кому-нибудь другому. Но, как замечал тот же мистер Эрскин, Эрос со своим луком и стрелами – не единственный слепой бог. Юстиция тоже слепа. Нескладные слепые боги с острым оружием: Юстиция держит меч, и в сочетании со слепотой это дает неплохой шанс поранить себя.

Ты, конечно, хочешь знать, что было в Лориных тетрадках. Они остались, как были, по-прежнему связаны грубой бурой бечевкой, ждут тебя в пароходном кофре вместе со всем остальным. Я их не трогала. Сама увидишь. Вырванные страницы – не моих рук дело.

Чего я ждала в тот полный ужаса майский день 1945 года? Признаний, упреков? Или дневника с рассказом о любовных свиданиях Лоры и Алекса Томаса? Конечно, конечно же. Я приготовилась к мучениям. И я их получила – пусть не те, что себе представляла.

Я разрезала бечевку, разложила веером тетради. Их было пять: Математика, География, Французский язык, История и Латынь. Книги знаний.

Она пишет, как ангел, говорится о Лоре на задней обложке одного издания «Слепого убийцы». Американского издания, если не ошибаюсь, с золотым орнаментом на обложке; на ангелов они особенно упирали. Но ведь ангелы много не пишут. Ведут подсчет грехам, записывают проклятых и спасенных, или одинокая рука начертает предостережение на стене. А то послания – главным образом, неважные новости: Бог с тобою – не вполне благословение.