— Пару тысчонок. Стоит поездки на лимузине, как ты думаешь?

— Значит, Данкл платит, чтобы ты показывал его фильмы?

— Только в первый раз. Когда я увидел, как его принимают, я взял его на борт. Он отличная приманка.

— И больше ты его не видел? Только в ту первую поездку?

— В первую и последнюю. Тогда-то он и спросил о тебе. Знаю ли я тебя? Можно ли с тобой встретиться? А пока он просто присылает свои ленты на лимузине.

Наконец проектор включился, и на экран упал пучок света, то теряющий, то обретающий резкость. Шум в зале немного стих — этот приглушенный гул вполне мог сойти за тишину. Мы ждали начала «Невыносимого страдания».

Но Саймон Данкл завладел моим вниманием еще до начала фильма. Так как первое, что появилось на экране, было нечеткое изображение птицы, исчезающей вдали. Именно это изображение я видел на ленте, которую дала мне Ольга Телл, — единственное, что осталось от независимой постановки Макса Касла. Не близкое подобие, а то самое изображение, которое и здесь сопровождалось свистом ветра. Но к последнему были добавлены несколько музыкальных нот — четыре, выдавленные из синтезатора и замедленные до хрипловато-бездонного баса. Не успела замолкнуть последняя нота, а птица — исчезнуть с экрана, как на нем высветились слова:

ПРОИЗВОДСТВО СТУДИИ «ДРОЗД»

Публика встретила эти слова одобрительными приветствиями — точно так же в мои времена детишки встречали появление Тома и Джерри.

— Это что такое? — сразу же спросил я у Шарки.

— Это его заставка.

— Но где он взял это изображение?

Шарки, конечно же, не мог знать, почему я задал этот вопрос. Он пожал плечами.

— Наверно, сам снял. А что такого? Производство студии «Дрозд». Поэтому там и есть дрозд.

— Но почему «Дрозд»? Что это означает?

Этот вопрос вызвал у Шарки недоумение.

— А почему лев у «МГМ»? Как он должен был себя назвать?

У меня в голове звучали четыре ноты заставки. Хоть они и были искажены, я сразу же их узнал. Я напевал про себя эту мелодию со дня своего отъезда из Амстердама. Четыре последние ноты песенки.

— Шарки, — спросил я шепотом, поскольку фильм уже начался. — А эта школа Данкла, она случайно не сиротский приют?

— Может быть. Я же тебе говорю, там вокруг было много детишек.

Пусть «Невыносимое страдание» и было неважной картиной — это не имело значения. Я должен был встретиться с Саймоном Данклом.

Шарки, напуская на себя важный вид — чем сильно выводил меня из себя, — договорился о моем визите к Саймону Данклу. Нам предстояла двухчасовая поездка в горы за Малибу. Шарки настаивал, чтобы мы ехали на его машине — старом, побитом универсале «десото», поездка на котором грозила большими трудностями на крутых и далеко не идеальных горных дорогах.

— А почему не на моей? — спросил я.

У меня был классный «МГ»{303} в превосходном состоянии; я позволил себе эту роскошь совсем недавно, после присвоения мне звания адъюнкт-профессора факультета киноведения.

— Места мало, — ответил Шарки.

— Для двух как раз, — напомнил я ему.

— Но нас будет трое. Мы и наш гость.

— Да? И кто же?

— Одна классная штучка. — Больше он распространяться на эту тему не стал, — Подожди, сам увидишь.

— Шарки, — возмутился я, — это деловая поездка. Я хочу, чтобы люди, к которым мы едем, воспринимали меня серьезно. Этого не случится, если ты возьмешь одну из своих… — на языке у меня вертелось слово «девок», — подружек.

— Будь спокоен, мой друг. Для нее это тоже деловая поездка. Она тебе понравится. Вы с ней одного поля ягоды. Башковитые. И потом, никакая она мне не подружка. Пока еще. До ее знакомства с Данклом. А там, глядишь, — ча-ча-ча.

Что бы там ни говорил Шарки, но любая женщина, поддерживавшая с ним отношения, энтузиазма у меня не вызывала. За то время, что я знал Шарки, его представления о женственности трансформировались, и теперь он предпочитал шизанутых прихиппованных девчонок или легкомысленных подобий Джейн Мэнсфилд. Но на сей раз я ошибался. Женщина, о которой шла речь, была не только умной, но и красивой. Я это понял сразу же, как ее увидел.

— Я давно хотела тебя найти, — весело сказала она, увидев меня, — А тут Дон говорит, что вы — приятели.

Передо мной на переднем сиденье автомобиля Шарки вдруг оказалась Жанет, хорошенькая молодая ученица Виктора Сен-Сира; на ней была футболочка в обтяжку с надписью «Ура Голливуду», под которой торчали ее соблазнительные грудки.

— Так вы, значит, знакомы, — вмешался Шарки; голос его звучал не очень одобрительно, он явно опасался, что я могу отбить у него девчонку. А я именно это и собирался сделать при первой же возможности.

Жанет пересела на заднее сиденье, а я объяснил:

— Мы встречались во Франции. Жанет — лучшая ученица Сен-Сира.

— Не может быть, — сказал Шарки, — А это кто такой?

Прежде чем я успел ответить, Жанет быстро внесла поправку:

— Нет-нет, не так. Мы с Виктором больше не друзья.

— Я тебе сочувствую, — сказал я тоном, явно подразумевающим противоположное.

Наша поездка на север давала Жанет возможность познакомиться с типичным калифорнийским пейзажем. Яркое, хотя и подернутое дымкой солнце, битком забитые пляжи вдали — слишком далеко, чтобы различить жуткие ожоги на коже, смазанные маслом, вспучившийся волнами океан, населенный ловкими серферами. Мы ехали, а она рассказывала мне о том, что произошло после моего отъезда из Парижа. Рассказ вертелся по большей части вокруг того, какой скотиной оказался Виктор. Поганец, сукин сын, первостатейный мерзавец. Я с удовольствием слушал, как она поносит великого интеллектуала. Я старался вовсю, чтобы выудить из нее побольше грязных подробностей, которые заполнили все время пути между Санта-Моникой и Зума-Бич и закончились уничтожающим приговором Сен-Сиру как любовнику.

— В постели он абсолютный ноль. (Все лучше и лучше, говорил во мне беззастенчивый голос ненависти. Давай, рассказывай еще. И она рассказывала.) Ты знаешь, что он занимается любовью и одновременно читает свои лекции о кино? По теории кино. Длиннейшие рассуждения о теории кино. Как в Сорбонне.

— Я тоже знаю кое-кого в этом роде, — выпалил Шарки. Я смерил его неодобрительным взглядом, но он его не заметил. — Может, есть такая разновидность людей. Сексуальные киноманьяки.

— Виктор говорит, что перенял это от одной из своих прежних любовниц. От одной блестящей женщины. Они трахались и не переставая спорили о кино. Вы себе такое можете представить?

— Да, — сказал Шарки, будто его кто тянул за язык. — Я это себе могу представить.