— Это для гостей, — сказал мальчик, показывая на дома за забором, — а это студия, — Он показал на дом с сараем вдалеке, — Это принадлежит Саймону.

— Все — для одного Саймона?

— Чтобы он мог снимать свое кино.

— Не очень ли много для одного ученика?

Оба уставились на меня — во взглядах удивленное выражение.

— Саймон не ученик, — сказала девочка. — Он пророк.

— Пророк? — спросил я, — Что это значит?

Девочка пожала плечами, словно ей нечего было добавить.

— Пророк…

Шарки посмотрел на меня скептическим взглядом. Вполголоса он пробормотал:

— Не думаю, что его фильмы так уж про рок.

Тропинка впереди разветвлялась, а перед нами было каменное сооружение, окруженное цветами. Оно походило на придорожную часовню. Внутри стояла мраморная скульптура. Знак перед часовней указывал: направо — «Школа святого мученика Иакова», налево — «Администрация и гостевой дом». Прежде чем повернуть налево, мы остановились, чтобы взглянуть на изваяние. Это было псевдоманьеристское скульптурное изображение трех человек — из разряда невзыскательных подражаний Микеланджело, какие предполагаешь увидеть в «Форест-Лон»{306}. Если стиль скульптуры не производил особого впечатления, то тема ее была просто отталкивающей. Центральная фигура являла собой коленопреклоненного бородатого человека. Его чрезмерно мускулистое, обнаженное вплоть до чего-то вроде набедренной повязки тело было сплошь покрыто жуткими шрамами — следами бичевания. Кроме повязки на нем был только нашейный мальтийский крест. Руки были связаны за спиной, а на металлическом ошейнике болталась цепь. Рядом стояли две фигуры в масках и балахонах. Один из этих двоих держал цепь, а другой прижимал клеймо ко лбу жертвы, глубоко впечатывая в кожу букву X. Лицо стоящего на коленях человека было искажено болью.

— Ух-ты! — сказал Шарки, — Похоже, у него крупные неприятности. Что это за история?

Ответила девочка.

— Это святой Иаков. Его мученичество.

— А кто два этих негодяя? — спросил Шарки.

— Инквизиторы.

— Жуткое дело, — прокомментировал Шарки. — Всегда недолюбливал инквизиторов.

В Жанет осталось немало от католического воспитания, и она задала вопрос:

— А по-моему, святой Иаков был забит до смерти камнями. Задолго до появления инквизиции. Разве нет?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Это другой святой Иаков.

— Какой?

— Святой Иаков из Моле.

Шарки сразу же зацепился за имя.

— Слушайте, ведь так звали главного тамплиера.{307}

— Великого магистра, — добавил я. Я вспомнил, что встречал это имя несколько лет назад, читая книгу, которую дал мне Шарки, — Сожжен по обвинению в ереси.

— Тогда он не может быть святым, — возразила Жанет.

— Я же говорю, что они — не католики.

На постаменте скульптурной группы готическими буквами была высечена надпись на средневековом французском. Жанет перевела:

«Живые или мертвые, мы принадлежим Господу.

Слава победителям, да будут счастливы мученики!»

Она в последний раз кинула неприязненный взгляд на скульптуру, и мы направились следом за детьми.

— Ужасно, что дети все время с этим сталкиваются.

Я согласился, но меня не удивило присутствие здесь такой надписи — после часовни в Цюрихе я был готов к чему-нибудь подобному. У сирот был вкус к жестокости. История ордена писалась кровью из их ран.

Мы прошли еще ярдов десять в направлении гостевого дома, когда я, нарушив молчание, спросил у мальчика:

— А ты помогаешь Саймону снимать кино?

Он ответил:

— Пока еще нет. Ему помогают старшеклассники.

— Помогают с монтажом, освещением — всякими такими вещами?

Мальчик кивнул.

— А тебе нравятся фильмы Саймона?

— Да. Мне нравятся те фильмы, которые учат.

— Чему учат?

Голос его стал едва слышным.

— Учат знать, кто есть истинный Бог.

Мы дошли до забора. За ним раздавались какие-то звуки, словно кто-то резвился в бассейне — смеялся и плескался водой. Мальчик толкнул калитку, приглашая нас войти, но отводя в сторону глаза. После этого они с девочкой уселись на лошадей и быстро поскакали в сторону гор. Сцена, открывшаяся нам за забором, расходилась с тем, что я предполагал увидеть в заведении, принадлежащем Сироткам бури. К большому красному дому, сооруженному из камня и дерева, примыкала роскошная купальная кабина. Рядом простирался огромный бассейн, наполненный голубоватой водой. В воде дурачилась группка подростков — три девицы и парень, все с шальными панковыми стрижками. Они брызгались и топили друг дружку, не переставая оглашать окрестности потоком грязных ругательств. Одна из девиц была без купальника.

— Пожалуй, я могла бы остаться в футболке, — шепнула мне Жанет; я недоуменно пожал плечами.

На другой стороне бассейна сидела другая группка. А в ней еще один припанкованный юнец с копной разноцветных, торчащих во все стороны волос на голове. Рядом сидел элегантный человек лет тридцати. С ними были пожилые мужчина и женщина в священнических одеяниях, только без чепцов, скрывающих лицо. Хорошо ухоженный человек поднялся, чтобы встретить нас. Сперва он подошел к Шарки, который в свою очередь представил его мне как Лена Деккера, агента Саймона.

— Ну, это вы слишком, — поправил его Деккер. — Я бизнес-менеджер школы.

Затем Деккер представил нас пожилой паре. Мужчину звали брат Джастин — директор школы святого Иакова и председатель «Студии „Дрозд“». Это был сутулый и лысоватый человек с маленькими бегающими глазками за небольшими квадратными очками. Тепло пожав руку мне и Жанет, он сказал, что рад нас видеть, и представил нам женщину. Та поднялась, чтобы поздороваться с нами. Сестра Елена была матерью-настоятельницей приюта. В этой невысокой даме чувствовалась какая-то исступленность; ее седые волосы были ровно зачесаны назад, открывая бледное лицо.

Шарки тем временем разглядывал парнишку у бассейна, а тот и взглядом не повел в нашу сторону.

— Это случайно не Бобби Сифилис? — спросил он у Деккера почтительным шепотом. Деккер согласно кивнул, — Класс, — не сдержал чувств Шарки, — Я сразу понял, что это его фургон на парковке, — Кивком поприветствовав отца Юстина и сестру Елену, он повлек нас к скучающему юнцу, словно тот и был целью нашего приезда, — Старик, это же Бобби Сифилис, — снова возвестил Шарки, явно озадаченный отсутствием у меня энтузиазма.

Какие-то смутные ассоциации это имя у меня вызывало. Рок-певец, который успел сильно намозолить глаза общественности. Рок меня мало интересовал. Я бы не взялся объяснить разницу между новой волной, тяжелым металлом, максимальным роком и не мог сказать, какой из трех этих вариантов бессмысленной какофонии исполняет Бобби Сифилис. Но его дурная слава выползла за пределы субкультуры поп-музыки и проникла в сводки новостей. У меня имя Бобби ассоциировалось с потасовками, арестами наркоманов и всевозможными беспорядками. Он принадлежал к той разновидности профессиональных малолетних преступников, которые понемногу приобретали все большую и большую популярность среди молодежи. Хотя теперь, посмотрев на него вблизи, я увидел, что ему уже далеко за двадцать. Но не исключено, что я неверно оценил его возраст из-за нескольких рваных шрамов на лбу и щеках. Некоторые из них при ближайшем рассмотрении оказались татуировками, однако не все. Нас представили, но ни мне, ни Шарки руки он не протянул, лишь едва заметно кивнул в нашу сторону. Правда, его взгляд задержался на Жанет — он смотрел на нее, не отрываясь, с нескрываемой похотью, и я почти почувствовал, как она зарделась рядом со мной.