— Это не имеет ко мне никакого отношения.

Грачик отёр пот со лба, провёл платком под воротничком — он чувствовал себя опустошённым этим поединком с моральным мертвецом. Медленно, слово за словом, как будто каждое из них доставляло ему огромный труд, сказал:

— Мы подошли к последнему… — Это слово он произнёс с особенным ударением и сделал паузу, надеясь, что, может быть, Квэп хотя бы поднимет голову, посмотрит на него. Не каменный же он, чёрт возьми! Неужели он не понимает, что значит это последнее? Покушение на жизнь двадцати тысяч детей — перед таким замыслом бледнеет всё, что Квэп совершил прежде. Грачик вгляделся в лицо преступника. Оно оставалось равнодушным. Да, да, неправдоподобно равнодушным! Это было лицо идиота или мертвеца. И все же преступнику не удастся спрятаться за эту маску! Разве двукратная экспертиза психиатров не нашла, что Квэп вполне вменяем?.. Ему не удастся разыграть комедию симуляции. Грачик поставит это чудовище перед столом судей! Голос Грачика вздрагивал от волнения, когда он произнёс: — Итак, последнее покушение на убийство двадцати тысяч детей.

Слезы, стекавшие по щекам Квэпа, попадали ему на губы. Странно, расплывчато, с хлюпаньем прозвучало очередное:

— Отрицаю.

Сопротивление раздражению, овладевшему Грачиком, было исчерпано. Он сердито крикнул:

— Введите свидетельницу Ингу Селга.

Грачик велел Инге шаг за шагом описать, как она по приезде в Ригу явилась к властям и рассказала, что её перебросили сюда из-за рубежа для диверсионной работы; как с целью закрепить её тут организаторы шпионажа инсценировали её бегство; как ей было приказано установить связь с Квэпом и помочь ему взорвать детей на стадионе; как она установила, по приказу Квэпа, заряды в часах накануне праздника пионеров.

За время, пока говорила Инга, Квэп, изменив себе, глядел на неё, будто не веря тому, что перед ним действительно она — живая, настоящая Инга. В его взгляде мелькало даже что-то вроде подлинного интереса к происходящему. Когда Инга умолкла, он выкрикнул с неожиданной энергией:

— Я никогда её не видел, я её не знаю! — Он утёр рукавом слезы и ехидно спросил: — Если все это было так, то почему же не произошло взрыва? Ну-ка!

— Вас интересует только это? — спросил Грачик, глядя ему в лицо; но на этот раз Квэп не отвёл взгляда, не опустил головы и решительно отрезал:

— Да! Это, именно это!

Инга взяла со стола одну из плиток шоколада и бережно сняла с неё фольгу. Взгляду Квэпа предстала плитка обыкновенного шоколада. Он глядел с удивлением, граничащим с ужасом.

— Разверните другую, — приказал Грачик.

Инга развернула вторую плитку. Грачик отломил кусочек шоколада и протянул Квэпу.

— Можете попробовать, — с усмешкой сказал он. — По-вашему, это не те плитки, которые Инга Селга получила от вас для закладки в часы? Вы так думаете? — быстро проговорил Грачик. — На этот раз вы правы, Квэп. Вот эти вы ей дали! — и Грачик выбросил на стол настоящие заряды.

Если бы человеку было дано говорить глазами, то сказанное в этот момент взглядом Квэпа перевесило бы все его прежние «отрицаю». Этот взгляд был признанием, которого тщетно добивался Грачик. На этот раз Квэп даже забыл заплакать. Грачик поднялся из-за стола в знак того, что работа закончена, и напоследок, не придавая своему вопросу особого значения, спросил:

— Если все это не ваши преступления, Квэп, то кому же мы должны предъявить обвинение, кто убил Круминьша, кто убил Крапиву, кто убил Солля, кто покушался на жизнь Ванды Твардовской, на жизнь Залиня, на мою, кто, потеряв рассудок и представление о своём человеческом естестве, а по-вашему, о том, что он создан по образу и подобию божию, покушался на жизнь двадцати тысяч детей, кто?

Голова Квэпа упала на грудь, и он закачался всем телом из стороны в сторону. После некоторого молчания тихо ответил:

— Не я…

Грачик не знал, что делать: смеяться или в негодовании топать ногами. Он смотрел на Квэпа не в силах выговорить ни слова.

Когда дело дошло до допроса Мутного, Грачик заявил себе самоотвод.

— Это почему? — недовольно спросил Крауш,

— Я питаю к нему личную антипатию.

— А вы полагаете, он симпатичен мне?

— Но я не хотел бы внести личный элемент в допросы, — настаивал Грачик. — К тому же дело Мутного может быть выделено из дела Круминьша в самостоятельное производство, там можно, вероятно, добраться до сути иезуитских происков у нас. Мутный может стать фигурой в интересном политическом деле о происках иезуитов в сопротивлении умиротворению Европы… Если бы моя воля — освободить бы Мутного из-под стражи: на эту приманку можно выловить ещё немало пикантной рыбки.

— Ох вы… экспериментатор! — Крауш покачал головой. — А как относится к такой идее наш чародей?

Условились, что Грачик посоветуется с Кручининым. Освободив Грачика от допросов Мутного, Крауш приказал ему все же присутствовать на них. На первом же допросе Мутный повёл себя так, как обычно ведут себя подобные типы, — каялся, бил себя в грудь, метался от признания к признанию. Он был жалок и отвратителен в стремлении оговорить как можно больше людей, словно это могло смягчить его собственную вину. Нередко субъекты, подобные Мутному, выглядящие мастодонтами в привычной повседневности, превращаются в грязную швабру, если им доводится занести ногу над порогом следователя. Грачик видел, с каким облегчением вздохнул следователь, когда арестованного увели из кабинета. Содержащийся в протоколе допроса список имён, названных Мутным, в большей своей части был заведомо ложным. Даже в жизненном пути собственной жены Мутный отыскал пункты, изобличавшие Белу Исааковну. Не щадя жены, ещё не оправившейся от тяжёлого отравления газом, он назвал её «тайно сочувствующей» буржуазным перерожденцам. Его не остановило даже то, что эта женщина, отлично понимая, кому обязана тем, что едва не отправилась к праотцам, без колебания заявила, что сама открыла газ и заперлась в каморке старухи-работницы, намереваясь покончить с собой. Однако, проглядывая перечень имён, названных Мутным, Грачик не мог не остановиться на имени священника Петериса Шумана. Неужели служитель божий не сказал Грачику всего, что знал?.. Почему Шуман отводил глаза всякий раз, когда Грачик, чувствуя какие-то многоточия в его показаниях, настойчиво переспрашивал, не забыл ли чего-нибудь Шуман?.. После некоторого колебания Грачик решил не вызывать Шумана в Ригу, а сам отправился к нему в С. Он боялся спугнуть священника, ежели тот почует неладное, и не хотел дать ему времени на подготовку к вопросам.

Он застал Шумана в саду, за пересадкой молодых деревьев. С высоко закатанными рукавами белой рубашки, священник производил впечатление крепкого крестьянина. В холодном и влажном осеннем воздухе стоял запах навоза, который Шуман размешивал сильными движениями мускулистых рук. Покончив с этим, он взял заступ, и в несколько минут маленькая лунка превратилась в яму, вместившую корни молодой берёзы. Без всякого усилия держа молодое деревцо одной рукой, Шуман другою засыпал яму. Грачику стало даже немного жаль нарушать такой труд — всегда благородный и особенно мирный. Но нужно было застать священника врасплох и по его реакции на вопросы судить о том, какая доля правды содержится в оговоре Мутного.