А через минуту она умоляюще добавила:

– Пожалуйста, давай немного повременим с отъездом. Этот город, и мы с тобой… Останемся ненадолго…

– Останемся.

Филип сжал Анну в объятиях, и тут, как на грех, дверь отворилась и из дому вышел священник. Анна вспыхнула, спряталась за Майсгрейва.

– Стыд и срам! – святой отец даже плюнул от негодования. – Средь бела дня!.. И добро бы с женщиной!

Филип отвел взгляд.

– Пожалуй, стоит вернуться в гостиницу, – предложил он.

Город был пустынен – солнце разогнало пеструю толпу и раскалило мостовые. Все окна были закрыты ставнями. Наступило время сиесты.

Остаток дня они провели у себя в комнате. Когда же вечером спустились перекусить, обнаружили, что хозяин и его жена подозрительно косятся на них и куда менее любезны, чем прежде. Филип оскорбился…

– Завтра же придется съехать отсюда.

Анна же только посмеялась, но добавила:

– И еще купить женскую одежду. Тогда никто не скажет худого слова, если я, одетая горожанкой, захочу поцеловать тебя прямо на улице.

На другой день хозяин «Белого оленя» сам предложил им покинуть гостиницу, указав место, где их примут с радостью, если они пожелают. Как добрый христианин, он не мог одобрить странностей заезжего рыцаря. Не мигая, с жадным любопытством и презрением, он разглядывал этого паренька, вцепившегося в руку воина, словно пытающегося сдержать готовую прорваться ярость. Хозяин невольно попятился и снова покосился на пажа. Сейчас, с откинутыми со лба волосами, он походил на девушку. Припухший, словно запекшийся от поцелуев рот, тени у глаз… А сами глаза зеленые, как луга в окрестностях Бордо, затененные пушистыми ресницами… Не может быть!.. Несомненно, перед ним женщина. Слова застыли у хозяина на языке, а с души словно камень свалился. Это меняет дело. Рыцаря можно понять.

– Впрочем, сударь, я не настаиваю. Можете и оставаться, если угодно. Гостиница принадлежит всем.

Но Филип лишь грубо толкнул его в грудь.

Тот не отставал:

– Я не желаю вам зла, Господь с вами! А если чем и прогневал, могу предложить неплохое жилище неподалеку, рядом с церковью Сен-Элали. Моя тетка Клодина славная женщина, да и домик у нее прехорошенький.

Теперь он жалел, что погорячился и упустил щедрого постояльца…

Небольшой дом в поросшем травою переулке пришелся по вкусу Анне. За оградой располагался крохотный садик: два куста сирени и небольшая пальма. Полная немолодая женщина в накрахмаленном переднике встретила их приветливо и по узкой винтовой лестнице провела во второй этаж, точнее, в мансарду под скатом крыши. Из мебели в комнате оказались только ларь у окошка да кровать, покрытая зеленым фланелевым покрывалом. У затемненного виноградом окна в клетке из ивовых прутьев звонко щебетала славка. Анна пришла в восторг от их нового обиталища. Дышавшая чистотой и покоем, комната казалась ей восхитительной от одной только мысли, что здесь будут жить они с Филипом. И едва за хозяйкой закрылась дверь, как она пустилась в пляс и прыгала до тех пор, пока, запыхавшись, не повисла на шее Филипа, и оба они с хохотом рухнули на постель.

Хотя любовной игрой они занялись лишь недавно, у них уже были свои правила, свои ласки и поцелуи. Они погружались в любовь, как в мечту, как в сладостный сон, дабы вновь очнуться от него лишь друг для друга. Потом, утомленные и счастливые, болтали и смеялись, тесно прижавшись друг к другу.

– Ты хохочешь как мальчишка, – удивлялась Анна. – Никогда раньше я не слышала, чтобы ты так смеялся.

– Я и сам забыл, когда смеялся по-настоящему.

Филип лежал на спине, и девушка, скрестив руки у него на груди, упиралась в них подбородком.

– Ты всегда казался мне суровым воином.

Я вижу тебя на коне, в доспехах и с оружием в руках. Твои сильные руки созданы для битвы, и кто бы мог подумать, что они могут быть так нежны, так ласковы. Скажи, твои женщины крепко любили тебя?

Филип улыбнулся и слегка щелкнул ее по носу. Анна вздохнула, откинулась на подушки и умолкла. Филип, опершись на локоть, с улыбкой смотрел на нее.

– О чем ты думаешь?

– О королеве. Все только и говорят, как она прекрасна. И она любит тебя – недаром она дала тебе свой алмаз… Однажды она уже заняла принадлежавшее мне по праву место.

– Что ж, а ты, в свою очередь, заняла ее место.

Анна несколько мгновений вглядывалась в его лицо.

– Что ты хочешь этим сказать?

Он молча склонился, чтобы ее поцеловать, но девушка вдруг уперлась в его грудь руками.

– Ты же любил ее? Она прекрасна, она само совершенство. А я?.. Что такое я? Эти веснушки, эти ключицы, эти коленки… Я ненавижу себя, Фил, не смотри на меня так!..

Он же расхохотался и стал обнимать ее. Анна сопротивлялась, пока он не нашел ее губы, сильно прильнул к ним. Его горячее дыхание опалило ее, блаженной слабостью растекаясь по телу. Она затихла, замерла в его властных, но таких нежных, покоряющих руках. А он, приподнявшись на локте, сказал тихим, охрипшим от страсти голосом:

– Знай одно. Я потерял голову, забыл долг и честь из-за пары этих коленок, угловатых плеч и изумрудных глаз!

Его лицо оставалось серьезным все то время, пока на ее устах распускалась улыбка. Точно звезды засияли изумрудные глаза. Гладкая, словно слоновая кость, кожа, казалось, жгла ему руки. С невольным стоном он прижал девушку к себе, его ласкающие губы заскользили по ее плечам, шее, груди. Анна с дрожью задышала, выгнулась, потянулась к нему, как гибкая лоза, отвечая его желанию. И время снова перестало существовать для них…

Лишь на закате, когда колокола отзвонили к вечерне, они спустились вниз. Клодина Сигоне угостила их румяными блинчиками с густыми сливками. Они проголодались и ели с жадностью, но все равно не могли оторвать друг от друга сияющих глаз. Хозяйка не трогала их, молча сидела возле очага за прялкой. Возле ее ног, развалившись, дремал здоровенный белый кот.

На следующий день Анна оделась во все женское. Теперь она выглядела как обычная жительница Бордо – в белой полотняной рубахе с широкими, стянутыми на запястьях рукавами, черном корсаже со шнуровкой и алой юбке с черной полосой по краю. Короткие волосы она спрятала под маленький, плотно облегающий голову чепчик с завязками под подбородком, который мило подчеркивал грациозную посадку ее головы, стройность точеной шеи. Анна отказалась от грубых деревянных сабо и обула изящные темно-малиновые башмачки с узкими носами и завязками, крест-накрест обвивавшими лодыжки.

Когда она, румяная и смущенная, спустилась вниз, Филип лишь прищелкнул пальцами и кивнул. Анна приняла это как знак высшего одобрения, к тому же глаза рыцаря говорили гораздо больше.

Потом они долго гуляли по городу, и Филип теперь мог без опаски взять Анну за руку или обнять за плечи.