Чтобы удержать ее в этом положении, я лег на нее, ввел иглу и начал накачивать кальций.

Беда была только в том, что мои ноги просунулись в станок справа прямо под стоящую в нем корову, которая оказалась довольно нервной и без всякого удовольствия отнеслась к тому, что между ее задними ногами вдруг появились резиновые сапоги. Свое неодобрение она выразила тем, что несколько раз наступила мне на лодыжки и ловко пнула меня в бедро, но я не осмеливался пошевельнуться, потому что кальций прекрасно шел в вену.

Когда бутылка опустела, я, подпирая мою пациентку коленями, снова перевернул ее на грудь и ввел ей подкожно еще бутылку магнезии кальция и фосфора. К тому времени, когда я кончил и промассировал желвак, номер восемьдесят семь выглядела уже значительно лучше.

Я протер и убрал иглу и насос, а потом вновь намылил руки — все это не торопясь, потому что каждая лишняя минута приносила моей пациентке новые силы.

Стремительное действие кальция неизменно доставляло мне незатейливую радость: когда я вновь ввел руку, разница с предыдущим исследованием была поразительной. Матка, недавно еще такая вялая, сжала мою кисть, по телу коровы прошла волна мощных потуг, она повернула голову, поглядела на меня и издала негромкое мычание — не от боли, а словно говоря: «Ну, теперь я постараюсь!»

— Вот и хорошо, милушка, — ответил я. — Я побуду с тобой, пока все не кончится.

При других обстоятельствах меня смутила бы мысль, что кто-нибудь услышит, как я разговариваю с коровой, но здесь лязг ведер и вопли радио надежно заглушали нашу беседу.

Предстояло еще вернуть плод в правильное положение, а это требовало времени, но у меня было странное ощущение душевной близости с этой коровой, потому что и она, и я словно бы никого вокруг не интересовали. Лежа ничком на каменном полу, который с каждой секундой становился все жестче, я чувствовал себя удивительно одиноким и заброшенным, хотя дояры то и дело спотыкались о мое распростертое тело. Нам с номером восемьдесят седьмым приходилось рассчитывать только на себя.

И еще мне не хватало сознания собственной важности. Самые тяжелые усилия при долгом и сложном отеле искупаются мыслью, что ты участник маленькой, но захватывающей драмы: встревоженный фермер, усердствующие работники, опасность потерять теленка или корову — и ветеринар, бесспорно, в главной роли. Пусть даже в роли злодея, но тем не менее главной. А тут я чуть ли не статист, обозначенный в списке действующих лиц под рубрикой «и другие». Таков, значит, облик грядущего.

И тем не менее… и тем не менее… корова-то телится. Я приподнял нижнюю челюсть теленка и при следующей потуге вывел мордочку за край тазового отверстия. Потом нащупал ножки и, когда новое усилие коровы придвинуло малыша ко мне, выпрямил их. Теперь путь ему был облегчен.

Я не стал ускорять события, а просто лежал, предоставляя корове заниматься своим делом. Но тут к ее норовистой соседке справа подошел дояр и уже собрался надеть ей на соски стаканы доильного аппарата, как она повернулась к нему боком, задрала хвост и обдала мою спину потоком жидкого навоза.

Дояр повернул ее обратно, надел стаканы, схватил шланг для мытья коровника, и секунду спустя мне в плечи ударила ледяная струя, прошлась по торсу до брюк, а затем мой благодетель вытер мне спину запасным полотенцем для обсушивания вымени.

— Большое спасибо, — еле выговорил я. Но благодарность моя была искренней: наконец кто-то все-таки обратил на меня внимание!

Через полчаса показались ножки, а за ними влажней нос, который успокоительно подергивался. Но копыта были крупные. Значит, это бычок, и его окончательное появление на свет может потребовать дополнительных трудов.

Я приподнялся, сел и взял раздвоенные копытца в руки, потом уперся ногами в сточный желоб, откинулся и попросил номер восемьдесят семь:

— Ну давай, старушка. Поднатужься как следует, и дело с концом.

Словно в ответ, она напрягла живот, я потянул, и теленок двинулся вперед. Я увидел широкий лоб и пару недоумевающих глаз. Казалось, вот-вот покажутся уши, но тут корова расслабилась, голова теленка дернулась назад и скрылась.

— Ну-ка еще, милушка! — сказал я умоляюще, и она как будто решила больше не тянуть, а разом покончить все дело.

Она поднатужилась, голова и плечи словно выстрелили наружу, и я дернул, отогнав обычную паническую мысль, что круп может застрять в тазовом отверстии. Но все обошлось, и теленок мирно соскользнул мне на колени.

Отдуваясь, я поднялся с пола и раздвинул его задние нош. Действительно, бычок, и прекрасный. Вырвав клок сена из кормушки, я обтер теленка, и через две-три минуты он уже стоял, отфыркиваясь, сопя и с интересом поглядывая вокруг.

Интересно было не только ему: его мать, натягивая цепь, изогнула шею, несколько секунд как завороженная смотрела на маленькое создание, вдруг появившееся в ее стойле, а потом оглушительно замычала. Вновь ухватив теленка за ноги, я потащил его к материнской морде, и корова после краткого осмотра принялась вылизывать его с головы до хвоста. Я зачарованно глядел на них, а она вдруг поднялась на ноги, чтобы продолжать вылизывание с большими удобствами.

Я тихонько улыбнулся. Ну вот! Она совершенно оправилась от пареза и обзавелась отличным теленком. Номеру восемьдесят семь не на что было жаловаться.

Рядом со мной остановился мистер Блэкберн, и я внезапно осознал, что суета в коровнике улеглась. Дойка кончилась.

Фермер снял белый колпак и утер лоб.

— Можно сказать, была спешка! Нынче кое-кто приболел, и я уж думал, что мы до молочника не управимся. А он, черт такой, минуты ждать не будет. Сколько раз я его на тракторе с бидонами догонял — не счесть!

При этих словах с кормушки, закудахтав, слетела курица. Мистер Блэкберн протянул руку, извлек из сена только что снесенное яйцо, оглядел его и повернулся ко мне:

— Вы небось не завтракали?

— Где уж тут!

— Ну так пусть ваша хозяйка вам яичницу сжарит. — Он вложил яйцо мне в руку.

— Большое спасибо, мистер Блэкберн. Будет очень вкусно.

Он кивнул, но продолжал стоять, глядя на корову с теленком. Молочная ферма забирает у человека все силы; такая предрассветная суматоха была для него привычным делом. Но я понял, что мои усилия он оценил по достоинству, потому что он вдруг снова повернулся ко мне, улыбаясь во все свое выдубленное лицо, и без всякого предупреждения дружески ткнул меня в грудь.

— Спасибо, Джим, старина! — сказал он и ушел.

Я оделся, влез в машину, не дыша пристроил еще теплое яичко у лобового стекла и опустился