– Тебе нужно понять и кое-что еще-я переезжаю в собственную квартиру в следующем месяце. Я здесь не навсегда. Просто, чтобы ты знала.

Она мягко отняла у него руку.

– Хорошо.

– Очень приятно снова увидеть тебя, Корд, – сказал он.

– И мне тебя, Хэмиш. И мне тебя, – ответила она, тихо, грустно рассмеявшись и уже снова жаждая тепла его рук – рук человека, с которым ей было так хорошо, который знал ее много лет, которого невозможно было шокировать Уайлдами и их историями и которого совершенно точно не стоило бояться. – Как… как поживает Санита? – спросила она с усилием, следуя правилам гостеприимства.

– Я слышал, она в порядке. Мы развелись около пяти лет назад. Знаешь, я однажды привел ее сюда, чтобы навестить твоих родителей. Твоего отца она очень заинтересовала.

– Да, как и тысяча других людей. Подозреваю, многие даже сейчас здесь, – ответила Корд, обведя рукой собравшуюся компанию, и Хэмиш выдохнул, пытаясь подавить смех.

– Охотно верю. Старина Тони.

Она снова улыбнулась, и радость бурлила внутри ее.

Хэмиш коротко вдохнул.

– Корделия, Корделия. Бен говорит, что вы наконец-то видите друг друга.

– О да. И племянниц. И я стала приезжать сюда чаще. Проводила время с мамой.

– Я так рад. Я знаю, он переживал, хотя никогда ни в чем не винил тебя. Это, должно быть, ужасно тяжело. Что изменилось, как ты думаешь?

Она медленно покачала головой.

– Долгая история. В другой раз.

– Не сомневаюсь. Конечно.

Повисла тишина, уютная и грустная. Корд глубоко вздохнула.

– Как ты думаешь, однажды вечером мы могли бы пропустить по стаканчику? Ну, знаешь, как в старые времена?

Хэмиш серьезно посмотрел на нее.

– Может быть, – ответил он и с улыбкой пожал плечами. – Может быть, это хорошая идея. Ты сама этого хочешь?

– Думаю, было бы неплохо, – сказала она, и он приблизился к ней, чтобы закрыть ее, отгородиться от вечеринки, остаться вдвоем на их собственном кусочке пространства. Она не двигалась.

– Я тоже думаю, это будет неплохо, – сказал он тихо.

– К сожалению… К сожалению, сейчас я очень занята, – добавила Корд, чувствуя, как давний страх вновь обволакивает ее, и увернулась от тени Хэмиша. – У меня… у меня много работы. На следующей неделе я буду в Италии, Турине, Милане, Флоренции, а затем должна поехать в Зальцбург в августе… Видишь ли, у меня была эта операция, в начале года, и я… сейчас я должна петь. Прошли годы с тех пор, как я могла, и у меня много работы, Хэмиш…

Хэмиш кивнул.

– Я слышал. Дорогая, я все об этом слышал. Бен рассказывает мне все.

Дорогая. На его губах это слово прозвучало как ласка, а не как те пустышки, загромождавшие разговоры ее родителей. Дорогая.

– Я читал интервью в «Обсервере». И в Фейсбуке кто-то писал о твоем первом концерте. А еще я видел обзор в «Таймс». Я узнаю от Бена все новости о тебе. Знаешь, я действительно очень мало делаю вне сезона подачи налоговых деклараций, кроме того, что слежу за тобой и тем, чем ты занимаешься. В хорошем смысле, конечно, – лаконично добавил он. – Очень важно, чтобы ты понимала это, Корд.

Она выдавила из себя улыбку.

– Я знаю, у тебя много чего происходит, Корд. И буду здесь, когда ты захочешь выпить по бокальчику. Или что-нибудь еще.

– Что-нибудь еще?

– О, я уверен, что в оперных театрах по всему миру есть множество крепких баритонов, питающих надежды на твой счет. – Он затрясся от смеха. – Но буду предельно ясен: мне за пятьдесят, у меня больное колено и ужасное зрение, но я выслежу их всех и буду сражаться с ними за твою руку. Даже если мне придется отрастить гусарские усы и нацепить плащ.

Она засмеялась.

– Как я могу сказать «нет»?

Краем глаза она увидела брата.

– Привет, Бен! – сказал Хэмиш.

– Хэмиш! – обрадовался Бен, и они пожали друг другу руки. – Дай мне минутку. Корд… – Он коснулся ее руки, и она повернулась к брату, все еще улыбаясь.

Она увидела лицо брата, и улыбка сошла с ее лица.

– Что случилось?

– Пойдем со мной, – сказал он, кивая Хэмишу и почти дергая ее за руку. – Пляжный домик. Я был там… – Он увлек ее за собой, и они вместе спустились по ступенькам. – Я был там, только чтобы последний раз осмотреться, прежде чем они его снесут, и я забрал правила «Цветов и камней», и я нашел-я кое-что нашел.

Они стояли на заросшем пустыре между домом и рядами пляжных домиков. Он протянул ей хорошо знакомый лист бумаги, правила, которые Корд так тщательно выписала много лет назад для себя и Мадс. Буквы поблекли, стали бледно-коричневыми, и бумага потрескалась от старости.

– Переверни, – сказал он. – Переверни его и посмотри. – Он схватил ее за руки. – Ты помнишь, как она вернулась? Помнишь, как она тебе это дала? Он когда-нибудь видел это? – Бен потер лицо.

Корд держала правила с запиской, написанной на обратной стороне, читая тонкие, витиеватые черные буквы, которые теперь почти исчезли.

– Господи боже. Это… – Казалось, каждый волосок на ее шее покалывает. – Ангел – вот что мама пыталась вспомнить. Значит, она возвращалась. – Она моргнула, пытаясь думать.

– Ты помнишь ее?

– Не уверена… На ней были широкие брюки с рисунком. Цветы, они были покрыты цветами. – Она положила руку на руку брата. – Бен, она сказала мне петь. – Она кивала. – Она сказала, что мы – Дикие Цветы. Это была она. Ты помнишь? – Она вздрогнула, крошечные кусочки воспоминаний вспыхнули в ее мозгу – брюки с узорами, грязные волосы, руки ее отца, побелевшие на костяшках пальцев, когда он снова схватил ангела… И Мадс-маленькая девочка, которая, должно быть, была Мадс-смеется… Смеется до икоты, пока они бродят в траве и цветах, пока солнце медленно двигается по небу к морю. Но был ли там Бен, или он болел? Или это случилось в другой раз? Они так часто играли в «цветы и камни», что было просто невозможно все запомнить. Они играли в игры все лето, каждое лето – как же она могла вспомнить один час в череде золотых дней?

Корд покачала головой.

– Прости, дорогой. Но я рада, что мы нашли это. Это что-то объясняет, не так ли?

Бен кивнул, почесав подбородок.

– Некоторые вещи. Не все.

– Что мы сделаем? Оставим ли мы ангела?

Казалось, жесткая, потрескавшаяся старая бумага может рассыпаться в руках в любой момент, как древние тексты, попавшие в воздух после многих лет заточения в могиле. Перевернув лист, Корд смотрела на детский почерк.

Бен сказал:

– Я не знаю. Возможно, нет.

– Мы не можем просто оставить его там. Он не наш.