Раньинудо покачала головой.

— Ифемелунамма, твоя беда — эмоциональная фрустрация. Найди уже Обинзе, умоляю.

Ифемелу рассмеялась. Это последнее, что она ожидала услышать.

— Мне сначала похудеть надо, — сказала она.

— Ты просто трусишь.

До отъезда Ифемелу они просидели на диване, попивая солод, и посмотрели последние новости о знаменитостях по «Е!».

* * *

Дике вызвался модерировать комментарии в блоге, и Ифемелу смогла отдохнуть.

— О боже, куз, люди принимают это все близко к сердцу! — говорил он. Иногда, читая комментарии, смеялся вслух. Бывало, спрашивал, что означает то или иное незнакомое выражение. «Что такое “свети глазом”?[224]» Когда первый раз после его приезда отрубилось электричество, жужжание, тарахтение и писк ее ИБП[225] напугали Дике.

— О господи, это типа пожарная сигнализация? — спросил он.

— Нет, это такая штука, которая предохраняет мой телевизор, чтобы он от этих шизанутых отключений электричества не испортился.

— Вот это ошизеть, — сказал Дике, но всего через несколько дней уже сам ходил включать генератор, когда отрубали свет. Раньинудо привела своих двоюродных познакомиться — девчонки были примерно возраста Дике, джинсы в обтяжку висели на тощих бедрах, нарождающиеся груди прорисовывались сквозь тугие футболки.

— Дике, женись давай на одной из них-о, — сказала Раньинудо. — Нам нужны красивые дети в семье.

— Раньи! — оборвала ее одна из кузин, застеснявшись и пряча робость. Дике им понравился. С ним это было просто — при его-то обаянии, юморе и уязвимости, так явно видневшейся в глубине. Он выложил в «Фейсбук» снимок, который сделала Ифемелу, — у нее на веранде, с двоюродными сестрами Раньинудо, — и подписал: «Никакие львы меня пока не съели, чуваки».

— Жалко, что я не говорю на игбо, — сказал он ей, после того как провел вечер с ее родителями.

— Зато ты прекрасно понимаешь, — сказала она.

— Ну вот жалко, что не разговариваю.

— Можешь выучиться, — сказала она и внезапно сочла себя навязчивой, не понимая, насколько это действительно важно для него, вспоминая его на диване в цоколе, всего в поту. Задумалась, стоит ли продолжать.

— Да, наверное, — сказал он и пожал плечами, словно говоря, что теперь уж поздно.

За несколько дней до отъезда он спросил у нее:

— Каким на самом деле был мой отец?

— Он тебя любил.

— Он тебе нравился?

Врать ему она не хотела.

— Не знаю. Он был Большим Человеком в военном правительстве, а такое действует на людей и на то, как они обращаются с другими. Я беспокоилась за твою маму — считала, что она заслуживает лучшего. Но она его любила, по-настоящему, а он любил ее. Он тебя на руках носил с такой нежностью.

— У меня в голове не помещается, как мама могла так долго от меня скрывать, что была его любовницей.

— Она тебя оберегала, — сказала Ифемелу.

— А можно посмотреть тот дом в «Дельфине»?

— Да.

Она отвезла его к дому в «Дельфине» и оторопела от того, в каком он ужасном упадке. Краска на зданиях облупилась, улицы все в рытвинах, целый квартал сдался запустению.

— Тут было гораздо приятнее, — сказала она Дике. Он стоял и смотрел на дом, пока привратник не спросил: «Да? Что такое?» — и они сели в машину.

— Можно я поведу, куз? — попросил он.

— Точно?

Дике кивнул. Ифемелу выбралась с водительского сиденья, обошла машину и села на пассажирское. Он довез их до дома, лишь слегка помедлив, когда выезжал на Осборн-роуд, а затем влился в поток с большей уверенностью. Она понимала: это что-то значит для него, но что — не могла сказать. В тот вечер, когда опять отключили свет, генератор не пожелал работать, Ифемелу заподозрила, что ее шоферу Айо продали дизель, разбавленный керосином. Дике жаловался на жару, на кусачих комаров. Она открыла окна, заставила его снять рубашку, они легли на кровати рядом и стали болтать, бессвязно, она протянула руку, потрогала ему лоб — и оставила ладонь там, пока не услышала тихое ровное дыхание его сна.

Утром небо затянуло грифельно-серыми тучами, воздух загустел от надвигавшегося дождя. Где-то рядом заверещала стайка птиц и улетела прочь. Пойдет дождь — море, плещущее с неба, картинка спутникового телевидения станет зернистой, мобильная связь захлебнется, дороги затопит, потоки машин завяжутся в узел. Они с Дике стояли на веранде, и первые капли посыпались на землю.

— Мне тут вроде бы нравится, — сказал он ей.

Ей хотелось отозваться: «Можешь жить здесь со мной. Здесь есть хорошие частные вузы, сможешь учиться», но промолчала.

Ифемелу отвезла его в аэропорт и смотрела, пока он не прошел паспортный контроль, не помахал ей и не исчез за углом. Вернувшись домой, расхаживая между спальней, гостиной, верандой и обратно, она слушала свои гулкие шаги. Раньинудо скажет ей потом:

— Не понимаю, как такой славный мальчик мог захотеть с собой покончить. Мальчик, живущий в Америке, у которого все есть. Как мог? Это очень иностранное поведение.

— Иностранное поведение? Что ты за херню несешь? Иностранное поведение! Ты читала «И пришло разрушение»? — спросила Ифемелу, жалея, что рассказала Раньинудо про Дике. Сердилась она на Раньинудо сильнее, чем когда бы то ни было, и все же понимала, что Раньинудо желает добра и говорит то, что сказали бы многие другие нигерийцы, и именно поэтому она тут никому ничего о попытке самоубийства Дике и не рассказывала.

Впервые явившись в банк, она прошла мимо вооруженной охраны в ужасе, приблизилась к пищавшей двери, за нею оказалась в закутке, закрытом со всех сторон, душном, как стоячий гроб, но тут огонек сменился на зеленый. У банков всегда была такая чрезмерная охрана? До отъезда из Америки она переслала сколько-то денег в Нигерию, и Банк Америки заставил ее пообщаться с тремя разными людьми, и каждый сообщал ей, что Нигерия — страна высоких рисков: если что-то случится с ее деньгами, они не понесут никакой ответственности. Поняла ли она? Последняя женщина, с которой Ифемелу поговорила, повторила сказанное дважды: «Мэм, простите, я вас не расслышала. Мне нужно убедиться, что вы понимаете, что Нигерия — страна высоких рисков». «Я понимаю!» — прокричала в ответ Ифемелу. Они зачитывали ей пункт за пунктом, и она уже начала бояться за свои деньги, за то, как они просочатся по воздуху в Нигерию, но еще больше испугалась, когда пришла в банк и увидела лютые гроздья охранников на входе. Впрочем, деньги оказались у нее на счете в целости и сохранности. Но когда входила в банк, она увидела Обинзе — в отделе обслуживания клиентов. Он стоял спиной к ней, и она знала — по росту и очертаниям его головы, — что это он. Она замерла, страдая от напряжения, и понадеялась, что он не обернется сразу, успеть бы угомонить нервы. И тут он обернулся — и оказался не Обинзе. Горло ей сдавило. Голова набита призраками. Вернувшись в машину, она включила кондиционер и решила позвонить, освободиться от привидений. Гудки все шли и шли. Он теперь Большой Человек, не будет же он, само собой, принимать звонки с неизвестных номеров. Она отправила СМС: «Потолок, это я». Телефон у нее ожил почти тут же.