Поднимаю трубку:

— Алло.

— Что это еще за хрень?

— Привет, Тони. Надеюсь, тебе уже лучше после понедельника, и почки не сильно ушиблены. Я… я просто подумала, тебе, э-э, захочется узнать. Мама никак не могла до тебя дозвониться.

— Ты никуда не поедешь!

— Но… — клянусь, что забронирую билет в ту же секунду, как закончу разговор, — все уже заказано.

— Ты что, глухая?

— Нет, но я думала…

— Я разве спрашивал тебя о том, что ты думала?

— Нет, но…

— Скажи мне, чего ты не сделаешь.

— Тони, я…

— Ты меня слышала?!

Я замолкаю. Это все равно что пытаться урезонить рассвирепевшую кошку.

После недолгой паузы Тони вновь берет слово:

— Заруби себе на носу. То, чем я занимался в свои каникулы, касается только меня одного. Наше семейство не имеет к этому ни малейшего отношения. Я и та женщина — мы пришли к обоюдному соглашению насчет ребенка. Все, конец. Она возвращается к своей жизни, я — к своей. И никакой херни. Никакого квохтания. Все были довольны. Пока ты не разинула свой поганый рот и не впутала всех вокруг. Я этого не хочу, Натали. Ты хоть понимаешь меня, — в его тоне слышится скептицизм, — или ты для этого слишком тупая?

— Нет, — отвечаю я жалко. — В смысле да. Да. Нет.

— Итак, — продолжает он уже мягче. — Скажи же мне, чего ты не сделаешь.

— Я не поеду в Австралию, — шепчу я.

Разговор окончен.

Я гляжу на трубку телефона, не веря своим ушам. Ярость закипает, вздымается пеной и взрывается.

— Ведь это же ТВОЙ ребенок! — кричу я телефону. — Это же твоя дочь, козел ты безмозглый! Да что с тобой такое?! Ты, идиот, ты же РАДОВАТЬСЯ должен! Мы едем ради тебя!

Обмахивая лицо рукой, пытаюсь отдышаться. Мне хочется снова схватить телефон и все рассказать Бабс: одним долгим воплем. Мой палец уже на кнопке ускоренного набора, но тут я понимаю, что Саймон уже с полчаса как дома, и, скорее всего, сейчас далеко не самое удачное время для звонка. Скрещиваю руки на груди. У нее и без меня проблем хватает. Так что не стоит отрывать Бабс от романтики своими разборками с Тони.

— Какой подлец! — говорю я с возмущением. — Подлец, подлец, подлец. — Повторяю до тех пор, пока мне не становится чуть получше. После чего поджимаю губы и пишу подлецу новое сообщение.

«Это же твой ребенок. Это же твоя дочь, козел ты безмозглый. Да что с тобой такое, ты, идиот, ты же радоваться должен. Мы едем ради тебя». (Без восклицательных знаков послание выглядит не таким уж плохим, и я отправляю его.)

Жую волосы и ногти на руках, — я с удовольствием сжевала бы и на ногах, если б могла дотянуться, — но телефон не звонит. «Спокойствие, — говорю я себе. — Это же классическая игра: демонстрация силы». Продолжаю сидеть так еще с четверть часа, — и тут начинает пронзительно верещать дверной звонок.

Дррррррррррррррррррррррррррррр

Это не Энди.

Мой брат, конечно, не хватает меня за шиворот, но выражение лица у него такое, будто вот-вот схватит. Приоткрываю дверь буквально на дюйм, но он врывается внутрь, впечатывая меня в стену.

— Я же сказал: ты никуда не поедешь, мать твою! — орет он. — Ты что, ни хрена не понимаешь?! Ты, жирная, безмозглая шлюха!

По-моему, он слегка встревожен. Я осторожно отклеиваюсь от стены.

— Я…

— Заткнись!

Отмечаю, что уши у Тони багровые. С багровыми ушами у него ужасно глупый вид. Интересно, знает ли он об этом: ведь это может послужить ему плохую службу на будущих совещаниях. Мой мозг встряхивается, как мокрая псина, и нанесенное оскорбление отдается громким шлепком. Жирная. Безмозглая. Шлюха.

— Как ты меня назвал?!

— Ты слышала, — огрызается он.

— Нет, Тони, — повышаю я голос. — Ты…

— Заткнись, — тихо обрывает меня он, так мог бы извиняться палач перед тем, как отрубить вам голову.

— Нет, это ты заткнись, — так же тихо отвечаю я.

Странно, но срабатывает. Моргнув несколько раз, Тони растерянно спрашивает:

— Что?

— Во-первых, Тони, я не жирная. Во-вторых — не безмозглая. В третьих — не шлюха.

Наношу ему три тычка прямо в солнечное сплетение: первый — за жирную, второй — за безмозглую и третий — за шлюху. Уставившись на меня, он хватает ртом воздух.

— Ты меня уже утомил, Тони, — говорю я в надежде, что он не слышит, как мое сердце колотится о грудную клетку. — Я устала от твоего отношения…

— Смотрите-ка, моська разлаялась, — хрипит он презрительно. — Ты сейчас похожа на мою бывшую директрису.

— …ко мне, к Бабс, к маме, да и ко всем женщинам на самом деле. Ты жалок. Тебе кажется, что так ты выглядишь значительнее, но ты ошибаешься. Все вокруг считают тебя говнюком и женоненавистником.

— Что это с тобой, а? Нет, серьезно, Натали? Ты что, хочешь меня завести?

— Вот, Тони, именно об этом я и говорю.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, дорогуша.

Тони, похоже, решил сменить тактику — прекратил орать.

— Все ты понимаешь.

— Куколка, — вздыхает он, — успокойся.

— Ты, — продолжаю я, — неуправляемый. Вопишь, как маленький, словно у тебя живот пучит. В общем, я еду в Австралию, с мамой и папой, и никто не собирается спрашивать твоего разрешения. Мы просто ставим тебя в известность.

— Я не хочу, чтобы ты ехала, — говорит Тони сквозь зубы. — И не хочу, чтобы он вертелся возле моей дочери.

— Твоей дочери! Да ты дочь свою с рождения не видел! И не тебе решать, кому вертеться… видеться с ней! И вообще, это бессмыслица — игнорировать папу! Ты сам-то разве не видишь, что свое отцовство ты точь-в-точь скопировал с него? Ты делаешь хуже только самому себе.

Тони вздрагивает.

— Неправда, — говорит он, да так тихо, что слов почти не разобрать. — Неправда, — повторяет он, уже чуть громче. — Я не хочу его видеть, и это убивает его. — Он ухмыляется, на секунду превращаясь в пятнадцатилетнего мальчишку. — А мне доставляет огромное удовольствие.

Пожимаю плечами.

— Ну, смотри. Просто будь готов к тому, что лет через десять твоя собственная дочь, возможно, скажет то же самое о тебе. Мы от души развлечемся в Сиднее, — и хотя данная фраза вряд ли применима в случае с мамой, я позволяю себе сию художественную вольность во имя моего дела, — вместе с Тарой и Келли, а ты…

— Эта жирная сука.

Но тон, которым он произносит эти слова, почти что механический. Словно его мысли заняты чем-то совершенно другим.