– Странно… – прошептала молодая женщина. – Мне случалось подниматься на склоны Альп, Пиренеев… Я видела мир с высоты куда большей, чем эта. Но все было не то, не так… А тут я будто лечу над городом! Как счастливы вы, мсье Монферран: вы каждый день сюда поднимаетесь!

– Да, и не один раз за день, – отвечал он, усмехаясь. – Но только мне некогда смотреть вдаль, я сегодня, может быть, впервые вот так долго сижу без дела. Я ведь рабочий, каменщик, если хотите.

– Я знаю, – встрепенулась госпожа Суворова. – Знаете… хотите я скажу, отчего полезла сюда? Я снизу увидела, как вы кому-то отдаете распоряжения, как потом поднимаетесь выше… Это вызвало во мне такую зависть… Вы были так хороши, когда стояли над бездной, указывая на что-то, потом взмахнули рукой, повернулись, и солнце вас осветило!.. Я подумала, что вы похожи на греческое божество или древнего созидательного духа… И вы, такой маленький на этой громадине собора, а между тем, не будь вас, его бы тоже не было!

Огюст улыбнулся:

– Да… Но только вы видели, сколько людей его строят вместе со мною? Сейчас здесь, на строительстве, две тысячи человек. А сколько строителей здесь умерло, погибло!.. Вот если бы я мог, создав собор силой моей мысли, тут же его и выстроить, воплотить… ну пускай не тут же, пускай так же долго, но не заставляя надрываться других людей, мне было бы хорошо и спокойно! Люди не духи, мадам, созидание им обходится дорого, очень дорого. И… О, простите!.. Ярослав Кузьмич, кой черт вы туда тащите заклепки?! Там уже все сделано! Или вы ослепли, или оглохли, или что с вами произошло?! На запад, живо, да не волоките ящик один, слышите, он два пуда весит! Надорвешься, злодей, я тебе пенсиона хлопотать не буду!!!

Последнюю тираду архитектор прокричал по-русски, свесившись между ребрами купола в провал, где сквозь переплетение чугунных лестниц и железных конструкций виднелся нижний деревянный настил, откуда доносился непрерывный гул молотов и кувалд и хриплый лязг пил.

Ирина Николаевна глянула туда же, и у нее закружилась голова от этого фантастического сплетения гигантских кружев. Она качнулась, крепче вцепившись пальцами в холодное железное ребро.

– Знаете что? – Монферран, поднявшись, подхватил ее под руку. – Пойдемте-ка все же вниз, а? Я боюсь, мне не удастся здесь с вами побеседовать, – видите, дел не оберешься. Я помогу вам спуститься.

– Спасибо. – Она тоже встала. – Когда мне можно будет к вам приехать, посмотреть рисунки?

– Ко мне? – Он вдруг почему-то смешался, хотя решительно все его заказчики бывали у него в доме. – Ко мне… Не знаю… Позвольте, я послезавтра приеду к вам сам, можно? На квартиру?

– Буду рада вас видеть, – просто сказала Ирина Николаевна.

К превеликой досаде Огюста, внизу они тотчас столкнулись с Алексеем Васильевичем. Он по-старому часто бывал на строительстве.

Увидев незнакомую даму, Алеша остолбенел.

– Ну что ты уставился? – спросил Монферран, проводив Суворову до калитки. – Заказчица это. Родственница Кочубеева. Хороша?

– Куда как, – задумчиво ответил Алеша. – Да и вы больно хороши, Август Августович… Давно вас таким не видал. Влюбились?

– Ну а если? – подмигнув, усмехнулся архитектор. – Или нельзя мне? Да не смотри так, Алеша! Неужто думаешь, стану безумствовать, жене изменять? Поздно, друг мой… Не сдурел же я под старость лет. Так, фантазирую… Да и она влюблена в тенора итальянского, которого мы с Элизой неделю назад слушали.

– Уже не влюблена, Август Августович, – возразил Алексей.

– Как это?

– А так. Госпожа Суворова больше не ездит в Итальянскую оперу. Может, не стоило вам этого говорить, да я уж сказал…

– Откуда ты знаешь? – темнея, спросил Огюст. – Для чего ты?..

– Для чего я знаю то, о чем весь Петербург болтает? – Управляющий развел руками. – Да уж знаю. Знайте же и вы. И фантазируйте на здоровье. А ежели перефантазируете, сударь мой, Господь вам судья!

Больше они об этом не говорили. И Элиза эти два дня не расспрашивала мужа о госпоже Суворовой. Она, кажется, позабыла про нее.

Два дня спустя, как было решено, Монферран приехал к Ирине Николаевне. Она снимала квартиру на Знаменской улице.

Потом он пытался понять, как случилось то, что случилось… Когда он ехал, когда поднимался по лестнице, когда дергал тонкий шнурок звонка, когда входил вслед за горничной в прихожую, освещенную неярко и уютно, он не собирался переступать той грани, за которой, он это чувствовал, начиналась опасность, начиналась ошибка. Впрочем, он даже не думал об этой грани, ему не приходила в голову сама возможность опасности…

И вот он увидел комнату, всю наполненную цветами, будто праздничный осенний сад. Увидел Ирину Николаевну в белом, как снег, платье, с белой вуалью на темных роскошных волосах, и опять с живыми цветами, на этот раз с двумя розами, приколотыми к атласному корсажу так, что их густо-красные головки касались смуглой кожи.

Она встретила гостя улыбкой, в которой была такая искренняя радость, такое облегчение удовлетворенного ожидания, что Огюст против воли испытал гордость – он увидел, что ей было бы очень грустно, если бы он не пришел…

– Вы не простудились тогда, на лесах, мадам? – спросил архитектор, целуя ей руку и впервые замечая, что ее большая ладонь имеет тем не менее красивую форму, что ее пальцы тонки и легки.

– Я редко простужаюсь, – возразила Ирина Николаевна. – Но все равно мне приятно, что вы обо мне тревожились. Садитесь, прошу вас. Вот сюда. Налить вам вина?

Она усадила его в кресло и сама устроилась на софе напротив. На деревянном инкрустированном столике стоял хрустальный графинчик, виноград и сливы в вазочке на высокой тонкой ножке.

Архитектор взял из рук хозяйки бокал и, пригубив вино, с удовольствием убедился, что это его любимый красный портвейн. Потом, отпив полбокала, он протянул хозяйке папку с рисунками:

– Вот. Посмотрите и, если хотите, впишите, что и где следует изменить…

Ирина просматривала рисунки интерьеров, а Огюст тем временем оглядывал комнату, такую же простую, как гостиная в дачном доме, столь же просто украшенную, только там не было этого изобилия цветов. Не отдавая себе в том отчета, Монферран искал портрет маэстро Чинкуэтти, но его здесь не было… «Неужели сняла?» – подумал Огюст, и сердце его дрогнуло и забилось чуть сильнее.

– Великолепно! – Госпожа Суворова захлопнула папку и погладила ее рукой, как скряга гладит футляр, в котором спрятана драгоценность. – Впрочем, «великолепно» – жалкое слово для такого чуда… Сколько я должна заплатить вам, мсье Монферран?

Это был самый естественный вопрос, но он отчего-то вдруг неприятно задел Огюста.

– Ну, окончательную цену я смогу назначить, только найдя подрядчика и столковавшись с ним, – сказал он, замявшись. – Впрочем, быть может, вы хотите нанимать подрядчика сами, тогда я сдаю вам проект и считаю только свой труд.