На один лишь миг Ирина Николаевна побледнела, и тут же ее щеки загорелись еще ярче. Она улыбнулась, и ее улыбка показалась Огюсту ядовитой.

– В самом деле, в Петербурге я давно не бывала! – воскликнула она. – Я по-прежнему думала, что сплетни ползают из ложи в ложу. Теперь, как видно, партер сделался их родником… Или, быть может, коль скоро я так заинтересовала вас, сударь, вы успели расспросить обо мне моего кучера?

Теперь побледнел Монферран. Бешенство сдавило ему горло, он почувствовал, что его охватывает дрожь, и сделал резкое движение, будто собираясь подступить вплотную к госпоже Суворовой.

Она расхохоталась.

– Вы что, собираетесь вызвать меня на дуэль, мсье? – спросила она по-французски, заставив усмехнуться своего меланхоличного кавалера.

– Даже будь вы мужчиной, мадам, – сказал Огюст, задыхаясь от ярости, – даже и тогда я не вызвал бы вас… я слишком хорошо стреляю, чтоб вызывать кого-то, кого бы то ни было!

– Скромное признание! – Молодая женщина продолжала смеяться. – Во всяком случае, вы великодушны. Не знаю, как вы стреляете, мсье, но целитесь вы метко!

И она кинула взгляд на его лорнет, все еще висящий поверх кармана.

Монферран почувствовал, что, кажется, впервые в жизни не знает, как ответить на чужой выпад. Он растерялся, поняв, что недооценил противника.

И в этот момент возле них, почти между ними возникла представительная фигура князя Кочубея. Милейший князь, улыбаясь, схватил и пожал руку архитектора, как жмут ее старым приятелям, и в то же время обратился к Ирине Николаевне:

– Ирен, друг мой, вот вы где… уже не одна, как я вижу. А я ищу вас наверху. Опера восхитительная… Вижу, вы уже успели познакомиться с нашим строителем?

– С кем? – не поняла дама.

– Ах, еще нет? – Князь Василий сиял. – Так смею же вам представить: мсье Огюст де Монферран, о котором я вам столько уж говаривал.

Эти слова произвели на Ирину Николаевну потрясающее впечатление. Она вся вспыхнула, потом вдруг сразу сильно побледнела и впервые в смятении опустила глаза.

– Вы – Монферран? – спросила она совершенно потерянным голосом.

– К вашим услугам, – сказал архитектор и поклонился. Она подняла на него взгляд, в котором теперь были смущение и робость, если только взгляд тигра когда-нибудь бывает робок.

– Боже мой, как глупо я себя повела!.. – воскликнула она, не смущаясь присутствия Кочубея и своего кавалера. – Как нелепо все вышло. Простите меня, мсье! Я беру назад все мои слова…

Монферран был ошеломлен.

– Отчего же? – спросил он растерянно. – Разве мое имя делает мою особу значительнее? Или у меня на лице стало меньше веснушек?

– Нет, – твердо проговорила госпожа Суворова. – Но пятна есть и на солнце, однако тот, кто станет над этим смеяться, всегда будет выглядеть дураком! Прощайте! Василий Петрович, до свидания!

И, кивнув обоим, она сделала повелительный знак лысоватому господину. Тот облегченно перевел дух и кинулся вслед за нею к двери вестибюля… Она же вышла не оборачиваясь, твердой походкой.

Полчаса спустя, сидя в своей карете, Огюст поведал весь этот разговор жене.

– Никогда я так не злился в последнее время! – говорил он. – Надо же! И еще извиняться вздумала, наговорив мне такого… Может быть, это тоже была издевка?

– Я думаю, нет, – сказала Элиза.

– Все равно я не успокоюсь, пока князь Кочубей меня с нею не познакомит. Он мне уж обещал. Я должен еще кое-что ей сказать, чтоб отучить ее так разговаривать с незнакомыми людьми!

Элиза покачала головой:

– Поторопи князя. Как бы он не забыл. А ты будешь на него в обиде, раз уж она тебе так нравится…

– Нравится?! – взвился Огюст. – Черт возьми, неужели ты думаешь, что мне она может нравиться? Разве она женщина? Дикая кошка, тигрица, пантера!

– Тигры и пантеры прекрасны, – поддразнила мужа Элиза. Но при этом ее лицо, обращенное к окну кареты, делалось почему-то все задумчивее и печальнее…

Солнце, пронизав ажурные ветви берез острыми иглами лучей, выткало золотую вязь на прозрачно-синем шелке неба. Белые стволы, темные ветви лишь слегка намечали канву в этом чародейском узоре, казалось, он существует сам собою и с землей ничем не связан… Ветра не было, золотое кружево висело легко и недвижимо, оно будто освещало лес, казалось, что это от него рассыпаются по густо-зеленой траве рыжие пятна.

Птицы в этот день пели, как поют они лишь дважды в году: в первые дни весны, когда выстраивают гнезда, и в один из дней осени, в конце сентября или в начале октября, когда летнее тепло, прощаясь, одаривает землю своей лаской, обещает вернуться… Птицы своим пением тоже обещают: «Мы вернемся!» И лес, замирая в предчувствии холодного ветра и грядущего снежного безмолвия, знает: они вернутся…

Тонкая лесная тропа шла между белых стволов не петляя, прямо, потому что березовый лес был негуст и земля под ним ровна и подобна вытканному пестро-узорчатому ковру.

Огюст шагал по тропе, запрокидывая поминутно голову, рискуя споткнуться о корень или кочку, но не имея сил оторваться от дивной золотой фантазии осенних берез. Солнце слепило его, из глаз текли слезы, в душе он смеялся над своим детским восхищением, а в уме рисовал узор, подобный этому, придумывая, как вплести его в каменные своды, и одновременно ужасаясь своей дерзости, потому что с художником, создавшим эти кружева, он не мог и не смел соперничать…

Карету свою он оставил на дороге, велев кучеру Якову ехать к усадьбе и ждать его там, сколько понадобится, а сам, спросив дорогу у встретившихся им косарей, пошел напрямик, не в силах отказаться от прогулки по этой зачарованной роще. Его путь лежал в маленькое имение Суворово, что начиналось неподалеку, за речкой Вихлянкой.

Два дня спустя после памятного вечера в Итальянской опере князь Василий Петрович Кочубей запросто, по-дружески навестил Монферрана и за чаем между прочим передал ему поклон от своей родственницы Ирины Николаевны Суворовой…

– Поклон и извинения, – добавил князь, улыбаясь, – потому как Ирен уверяет, что нечаянно сказала вам нечто не совсем любезное, не ведая, кто вы такой…

– Да ведь мадам уж извинялась передо мной при вас же! – заметил, немного краснея, Огюст. – Думаю, напрасно извинялась: я нисколько не был обижен…

– Тем лучше! – Кочубей был доволен такой нежданной покладистостью строптивого архитектора. – Тем лучше, друг мой, значит, я могу с легким сердцем сдержать свое обещание: я обещал вам давеча, что познакомлю вас с мадам Суворовой.

– И в самом деле? – Монферран рассмеялся. – И что же, она этого хочет?

– Даже очень хочет, мсье. Дело в том, что у нее неподалеку от Петергофа есть крохотное именьице. Дом, роща, кусочек реки. Ну вот дом ей хочется перестроить, стар он и неказист. Вами Ирен восхищается давно, у нее альбом ваш есть, еще тот, первый… словом, ей бы очень хотелось, чтоб ее домик перестроил великий Монферран. Только она не очень богата, так спрашивает, во что может обойтись такая перестройка?