Я знал, что история повторится. Мне оставалось лишь молчать с сомнением на лице. Когда план провалится, я стану человеком с хорошим инстинктом, который с самого начала сомневался в этой идее, и – не сразу, конечно, но в конце концов – я займу место Тэда, а его уволят. Такой исход никто не гарантировал, но терять мне было нечего, а потому я лежал, придумывая лучший способ ненавязчиво донести свои сомнения до начальства.

Однако я занимался кое-чем еще – и прекрасно это знал. В глухой ночной час царила полная тишина, как снаружи, так и внутри, и я знал, что поджидаю призрака и боюсь раскурить новую сигарету.

А потом из коридора появился призрак: он шел, опустив голову на грудь, все в том же драном халате. Он пересек комнату и встал у окна, глядя на улицу. Минут двадцать или около того он занимался тем же, чем и прошлой ночью. То есть не совсем тем же, он не повторял каждое движение, как в кино, которое смотришь во второй раз. Я чувствовал, что для него это другая ночь, что он снова не спит, стоит у окна и обдумывает прежнюю проблему, в чем бы она ни заключалась.

Потом он ушел, как и прежде, обогнув невидимый предмет, которого здесь больше не было, и я знал, что он шагает в другом времени.

Нужно было что-то сделать. Я должен был доказать себе, что этот призрак не имеет со мной ничего общего, а потому я направился к телефону в коридоре и трясущимися руками отыскал Гринера в телефонном справочнике. Гринеров имелось несколько, но, как я и ожидал, ни одного Харриса Л. Испытывая облегчение – и чувствуя себя немного глупо, – я заглянул в бруклинскую секцию – и увидел его. «Харрис Л. Гринер», равнодушными черными буквами, с телефонным номером и адресом, и тут я начал паниковать. Очевидно, Гринер был всего лишь прежним жильцом этой квартиры, который теперь обосновался в Бруклине и не имел отношения к призраку. А если призрак не был Гринером… я запретил себе думать об этом сейчас и лег в постель, зная, куда отправлюсь утром.

Наконец я отыскал затерянный в Бруклине дом – маленький белый коттедж, совершенно обычный. На переднем крыльце валялись детский велосипед и старая бита, треснувшая и обмотанная изолентой. Я нажал кнопку звонка, и в доме прозвучала мелодичная трель. Потом дверь открыла женщина в домашнем платье и фартуке. Я бы сказал, ей было немного за тридцать, симпатичная, но изможденная.

– Мистер Гринер дома? – спросил я.

Она покачала головой.

– Он на работе. – Я ожидал этого и пожалел, что не позвонил заранее, но тут она добавила: – Или вам нужен его отец?

– Точно не знаю, – ответил я. – Мне нужен Харрис Л. Мистер Харрис Л. Гринер.

– О, – сказала женщина, – он на заднем дворе. – Она смущенно улыбнулась. – Не возражаете, если я попрошу вас обойти дом? Я бы провела вас насквозь, но там грязно и…

– Конечно, не возражаю.

Я понимающе улыбнулся, поблагодарил ее, коснувшись рукой шляпы, и прошел по тропинке вокруг дома на задний двор. Секунду спустя, возясь с задвижкой на ржавой проволочной калитке, я поднял глаза – и там, в садовом кресле, запрокинув лицо к солнцу, сидел мой мистер Гринер.

Я испытал одновременно облегчение и леденящий ужас, совершенно кошмарное ощущение, и застыл, продолжая машинально возиться с калиткой, в то время как мой мозг отчаянно пытался отыскать во всем этом смысл. Это был не призрак, сказал я себе; очевидно, этот человек сумасшедший и дважды вломился в мою квартиру каким-то немыслимым способом по какой-то безумной, тайной причине. Потом, когда я наконец справился с калиткой, Гринер открыл глаза – и я понял, что видел призрака.

Вне всяких сомнений, на меня с приветливой улыбкой смотрело лицо, которое я видел возле окна в моей квартире, – но оно постарело. Это лицо принадлежало человеку лет семидесяти: кожа обвисла и растянулась, мускулы ослабели. Гостеприимным жестом старик пригласил меня сесть на соседнее кресло, и я сел, зная, что видел в квартире этого человека – таким, каким он выглядел лет десять назад. На другой стороне двора, спиной к дощатому забору, устроился на траве мальчик лет двенадцати, с любопытством разглядывая нас, и мгновение я просто смотрел на него, пытаясь подобрать слова. Потом я повернулся к старику и сказал:

– Я пришел, потому что видел вас прежде. В моей квартире.

И сообщил адрес и номер квартиры.

Но старик лишь кивнул.

– Я там когда-то жил, – вежливо согласился он и умолк, ожидая продолжения.

Делать было нечего; я начал с самого начала и рассказал, что видел. Гринер слушал молча, глядя на ту сторону двора. Я понятия не имел, о чем он думал.

– Что ж, – с улыбкой произнес он, когда я закончил, – для меня это новости. Не знал, что призрак прежнего меня бродит по девять-эм. Не говорите домовладельцу, иначе он возьмет с кого-то из нас дополнительную плату.

На последнем слове его голос сорвался. Я посмотрел на него – лицо старика сморщилось, рот приоткрылся, глаза невидяще уставились в пространство. Потом, к моему ужасу, две слезинки выкатились из уголков его глаз, и он закрыл лицо руками.

– Нет, нет, нет, – прошептал он, – оставьте меня в покое.

Старик сидел, положив локти на колени и прижав ладони к лицу, и медленно, глубоко дышал, пытаясь взять себя в руки. Наконец он повернулся ко мне, выпрямился, опустил руки и посмотрел на меня больными глазами.

– Уж не знаю почему, но вы увидели то, что я пытаюсь забыть каждый день своей жизни. Когда-то я бродил по той квартире. Когда-то смотрел в то окно – все, как вы описали. – Его лицо скривилось, и он покачал головой. – Я по-прежнему вижу ее – ту улицу глухой ночью. Отвратительно, отвратительно.

Полминуты он сидел с широко раскрытыми глазами – но ему нужно было выговориться, мы оба это знали, и потому я ждал.

– Я пытался решиться на самоубийство, – тихо сказал он. Посмотрел на меня. – Я не отчаялся, ничего подобного. Просто это было единственно возможным завершением моей жизни.

Старик откинулся назад в кресле, обхватив ладонями подлокотники.

– Когда-то я едва не стал президентом одной из крупнейших инвестиционных компаний в мире. Я часто говорил людям, что добился этого тяжким трудом – и это правда. Но я не говорил, что также добился этого чужими жертвами. Я был эгоистом – и остался им; я это знал и гордился этим. Ничто и никто не мог преградить мне путь к тому, чего я желал, – ни жена, ни даже мой сын. Теперь он за это расплачивается и будет расплачиваться всегда, но это другая история.

Старик протянул руку и постучал меня по предплечью согнутым указательным пальцем.

– Я это оправдывал, сынок. Если человек не может сам позаботиться о себе, это его личная проблема. Я твердил это всю жизнь и следовал этому принципу. Я стал главным клерком в своей компании, потом управляющим, потом младшим вице-президентом, потом старшим вице-президентом – и президентство уже было у меня в кармане, а случившееся с теми, кто преграждал мне путь, было их проблемой, не моей. – Он печально улыбнулся. – Однако, как выяснилось, я тоже преградил кому-то путь, кому-то вроде меня, только умнее. И вместо того чтобы занять президентское кресло, я внезапно оказался на улице – без работы и без денег. К счастью, тогда я уже овдовел, но я лишился загородного дома, а срок оплаты маленькой квартирки, которой я пользовался на неделе в городе, истекал всего через девять дней, после чего мне следовало съехать. Не прошло и недели, как я внезапно столкнулся с выбором: зависеть от чьей-то благотворительности или покончить с жизнью, – и мои принципы требовали второго. Но я не смог этого сделать.