– Это невозможно. Представь, что ты отправился на сто лет назад. Ты сможешь собрать телевизор?

– Нет.

– А радио?

– Возможно. По крайней мере, простое. Хотя бы детекторный приемник.

– Допустим, – сказал Тэд. – Я сомневаюсь, что тебе удастся отыскать все необходимые материалы – например, медную проволоку, – но, предположим, ты справился. И что ты будешь слушать? Если скажешь людям, что это такое и зачем нужно, тебя запрут. Понимаешь? И кроме того, большинство людей почти ничего не знают о чудесных устройствах, которыми пользуются ежедневно. А те немногие, что знают, вряд ли отыщут материалы, чтобы воспроизвести их за пределами того временно́го периода, в который они были разработаны. В лучшем случае ты сможешь придумать пару простейших вещей, которыми пользовались твои современники, например, английскую булавку в елизаветинскую эпоху, при условии, что найдешь сталь. А такие мелочи не потревожат историю. Нет, Эл, тебе придется приспособиться к старому миру, что бы ты ни знал о будущем.

Что ж, я не стал спорить дальше. Мне не хотелось разрушать историю Тэда, и я пошел в дом и принес пива на всех. Однако эта история понравилась и мне, и Нэлл, о чем мы и сказали, а через некоторое время Энн тоже сдалась и признала, что история хорошая. Затем разговор переместился на другие темы.

В общем, как я и говорил, Хелленбеки были немного странными, но очень интересными соседями, и я огорчился, когда они переехали. Они сказали, что им нравится Калифорния и новые знакомые, но они скучают по старым друзьям, по людям, с которыми вместе выросли, и, конечно, я их понимаю.

Поэтому они перебрались в Ориндж, штат Нью-Джерси. Сказали, что скоро туда приедут старые друзья и им не терпится с ними встретиться. Тэд сказал, что друзья появятся весной 1951-го и они с Энн хотят быть рядом, когда это произойдет.

Сейчас по соседству живет новая пара – очень милые люди, которые любят бридж. Они нам нравятся. Но… даже не знаю. После Хелленбеков они кажутся немного скучными.

Президенты Нью-Йоркской центральной железной дороги и Железнодорожной компании Нью-Йорка, Нью-Хейвена и Хартфорда поклянутся на стопке расписаний, что их всего два. Но я говорю, их три, потому что я побывал на третьем уровне вокзала Грэнд-сентрал. Да, я принял меры – пообщался с психиатром, моим другом. Рассказал ему о третьем уровне Грэнд-сентрал, и он объяснил, что это была галлюцинация. Потому что я несчастлив. Моя жена очень рассердилась, но он уточнил, что в современном мире полно неопределенностей, страхов, войн, тревог и тому подобных вещей, а я просто хотел от них сбежать. А кто бы не захотел, черт побери? Все, кого я знаю, хотят сбежать, но при этом не попадают случайно на третий уровень вокзала Грэнд-сентрал.

Однако причина именно в этом, сказал он, и все мои друзья согласились. Тому есть множество доказательств, заявили они. Например, я коллекционирую марки – то есть пытаюсь «на время укрыться от реальности». Может, так оно и есть, но моему деду не требовалось никакое убежище от реальности; насколько мне известно, в его время жизнь текла тихо и мирно, а ведь именно он начал собирать мою коллекцию. И это неплохая коллекция: в ней есть почти все марки, когда-либо выходившие в США, блоками по четыре штуки, а также конверты первого дня и тому подобное. Президент Рузвельт тоже собирал марки, знаете ли.

Как бы то ни было, вот что произошло на Грэнд-сентрал. Однажды в конце лета я заработался допоздна. Я спешил домой, в свою квартиру в спальных кварталах, и решил воспользоваться метро на Грэнд-сентрал, потому что это быстрее автобуса.

Я понятия не имею, почему это случилось со мной. Я обычный парень по имени Чарли, мне тридцать один год, и в тот день на мне был бежевый габардиновый костюм и соломенная шляпа с щегольской лентой; я встретил не меньше десятка таких же прохожих. И я не пытался ни от чего убежать – просто хотел поскорее попасть домой к моей жене, Луизе.

Я вошел на Грэнд-сентрал с Вандербильд-авеню и спустился на первый уровень, откуда отправлялись поезда вроде «Двадцатого века» [22]. Затем я снова спустился по лестнице, оказался на втором уровне, откуда ходили пригородные поезда, нырнул в арку, ведущую к подземке… и заблудился. Заблудиться там несложно. Я сотни раз был на Грэнд-сентрал, но по-прежнему обнаруживаю новые проходы, лестницы и коридоры. Один раз я забрел в тоннель, который тянулся почти милю и выходил в фойе «Рузвельт-отеля». Другой раз я выбрался в офисном здании на Сорок шестой улице, в трех кварталах от вокзала.

Порой мне кажется, что Грэнд-сентрал растет, словно дерево, и пускает новые коридоры и лестницы, будто корни. Быть может, прямо сейчас длинный тоннель, о котором никто не подозревает, нащупывает дорогу под городом к Таймс-сквер, а второй ползет к Центральному парку. И быть может – ведь на протяжении долгих лет для многих людей Грэнд-сентрал действительно стал выходом, путем к бегству, – быть может, так и возник тоннель, в который попал я… Но своему другу-психиатру я об этом говорить не стал.

Коридор, в котором я оказался, начал забирать влево и вниз, и я подумал, что это неправильно, но продолжил идти дальше. Я слышал лишь гулкий звук собственных шагов и не встретил ни души. Затем откуда-то спереди донесся глухой рев: там явно находилось открытое пространство, где говорили люди. Тоннель сделал резкий поворот налево, я спустился по короткому лестничному пролету – и очутился на третьем уровне Грэнд-сентрал. На мгновение я решил, что вернулся на второй уровень, но потом увидел, что этот зал меньше размером, в нем не так много касс и выходов к поездам, а информационная стойка в центре сделана из дерева и выглядит старой. Человек за стойкой носил зеленый козырек и длинные черные нарукавники. Тусклые лампы мерцали. Вскоре я понял причину – они были газовыми.

На полу стояли латунные плевательницы. Что-то сверкнуло на другой стороне зала и привлекло мое внимание: мужчина доставал из жилетного кармана золотые часы. Открыл крышку, посмотрел на циферблат и нахмурился. На мужчине был котелок и черный костюм с крохотными лацканами и четырьмя пуговицами; кроме того, у него были шикарные, торчащие в обе стороны черные усы. Тут я огляделся и увидел, что на всех людях одежда, которая больше соответствует концу XIX века. Я в жизни не встречал столько бород, баков и залихватских усов. С платформы вошла женщина; на ней было платье с рукавами, пышными у плеча и узкими у запястья, его подол доходил до высоких ботинок на пуговицах. За ее спиной, на путях, я заметил локомотив – крошечный локомотив, словно сошедший с картинки «Карриер-энд-Айвз» [23], с трубой в форме воронки. И тогда я понял.