как легко нарастает несправедливость из поколения в поколение, как великодушные действия по большей части проявляются лишь в отдельных личностях и только своекорыстие передается по наследству, когда я собственными глазами увидела, что человеческая природа до последней степени пала и принизилась, но никак не может быть раздавлена и уничтожена совсем, – тут я твердо решила сама строго воздерживаться от всякого действия, которое мне представляется несправедливым, и всегда громко высказывать свое мнение о таких поступках между своими в обществе, при дворе, в городе. Я не хочу больше молчать ни перед какой неправдой, не буду переносить никакой низости под прикрытием высокой фразы, даже если меня будут поносить ненавистным именем демократки»[1113].

Впрочем, гётевский «политический символ веры» включает в себя и возражение надворного советника бюргерского происхождения. Графиня совершила правосудие и тем самым подтвердила истинность принципа: «Каждый может правильно судить и порицать только свое сословие»[1114]. К любому осуждению, обращенному вверх или вниз, всегда примешиваются посторонние побуждения, например, зависть к тем, кто выше, или пренебрежение к тем, кто ниже. Каждый метет улицу у своего дома – то же самое верно и в обращении сословий между собой. В этой речи не упоминается лишь о том, что к мудрым прозрениям графиню подтолкнуло давление снизу, в чем косвенно признается и она сама: «Прежде я легче относилась к тому, что мы несправедливо пользуемся своими владельческими правами»[1115].

Гёте вскоре отложил работу над пьесой. Несмотря на то что он выразил в ней некоторые свои политические убеждения, и уже поэтому она имела для него особое значение, он все же заметил, что взятая им комедийная интонации не очень подходит к чудовищным событиям во Франции: сентябрьские убийства, арест и казнь королевской семьи, кровавые восстания в провинции, братоубийственные войны и, наконец, начало якобинского террора. Начатая пьеса подходила, скорее, к студенческим волнениям в Йене с их драками на рыночной площади, стычками с солдатами, вандализмом, нарушениями ночного покоя и демонстративным исходом студентов из города. А поскольку для города студенты представляли важный источник дохода, этих волнений хватило, чтобы на несколько дней обеспечить работой Тайный консилиум. Сам Гёте на этот раз тоже присутствовал на его заседаниях.

Вскоре герцог снова призвал его в поход в качестве сопровождающего. С мая по август 1793 года Гёте в составе союзных войск участвовал в осаде и взятии Майнца. Проживавшие в Майнце друзья революции, среди которых был и Георг Фостер, год назад принимавший Гёте у себя в гостях, воспользовались удобным случаем и под защитой французских войск провозгласили в своем городе республику. Власти решили подавить бунт и наказать непослушных. Гёте стал свидетелем отвратительных сцен, причем и с той, и с другой стороны. Французы изгнали из города всех, кто не мог участвовать в военных действиях, – стариков, женщин, детей. Осаждающие, как отмечает Гёте, проявили «не меньшую жестокость», бросив беспомощных мирных жителей на произвол судьбы, без жилья и пропитания. На протяжении трех недель, в основном в ночное время, город подвергался обстрелу подрывными шашками и зажигательными бомбами. Повсюду вспыхивали пожары. Безветренными летними днями над городом лежала темная пелена дыма. Из окрестных деревень приходили любопытные посмотреть на осаду. Однажды воскресным утром к грохоту канонады присоединились нежные звуки музыки: это гобоисты играли для офицеров, среди которых находились и Гёте с герцогом. Гёте в письме Якоби: «У нас здесь, с одной стороны, весело, с другой – грустно; мы разыгрываем подлинную историческую драму, где я на свой лад изображаю Жака (см. Шексп. “Как вам это понравится”). На первом плане – красотки и кувшины с вином, позади – пламя, в точности так, как изображают Лота с дочерьми»[1116].

Город сильно пострадал в эти дни. Причем наибольший ущерб нанесли не победители, проявившие небывалую жестокость при подавлении мятежа. Еще страшнее оказался гнев жителей, обрушившийся на революционеров. Поначалу Гёте не видел ничего дурного в том, что французским солдатам была предоставлена защита, а местным членам Якобинского клуба – нет. Они должны были понести ответственность перед теми, кого ввергли в пучину страданий. «Большое зло содеяли эти люди»[1117], – пишет он Якоби. Когда же ярость погромщиков переходит всякие границы, Гёте пытается призвать их к порядку – так, по крайней мере, он сам впоследствии описывал свою роль.

Вполне возможно, что на самом деле тогда он не мог действовать столь независимо и рассудительно. Во всяком случае, в письмах того времени звучит совершенно иная интонация. Увиденное в эти дни настолько задевало его за живое, что практически парализовало волю. «В моем нынешнем положении меня охватил своего рода ступор, и мне кажется, что избитое выражение “голова не работает” в точности описывает состояние моего ума»[1118].

Выйти из состояния ступора ему помогла работа над «Рейнеке-лисом» – переводом и переложением средневекового эпоса, где человеческая жестокость явлена в своей животной сути. И когда реальная история становилась все более «кровавой и кровожадной», его спасало лишь «отрешенное» погружение в «неизбежную реальность»[1119] жестокости, фальши и злобы, которая так поразила его в «Рейнеке-лисе».

В «Кампании во Франции 1783 года» Гёте так вспоминает о настроении тех дней: «Но я пытался себя спасти и от текущих бедствий века, объявив весь мир негодной юдолью»[1120].

Глава двадцать первая

Гёте очерчивает свой круг. Любовь, дружба, наука и искусство как основы жизни. Фихте в Йене. Интерес Гёте к философии. Стремительное начало дружбы с Шиллером: «счастливое событие». Первый «обмен идеями»

Не задолго до возвращения, уже предвкушая радость встречи с Веймаром, где у жителей еще теплится надежда уклониться от разрушительной поступи истории, Гёте пишет Якоби: «Моя скитальческая жизнь и политические настроения людей вокруг гонят меня домой, где я смогу очертить круг, оградив себя от всего, кроме любви и дружбы, искусства и науки»[1121].

Итак, только любовь, дружба, искусство и наука должны придавать смысл и ценность его жизни. Что касается любви, то домашний очаг и любовь Кристианы делают его счастливым. В собрании двустиший того времени, объединенных под общим названием «Кто-то» и адресованных Кристиане, есть стихотворение:

Знаешь ли сладостный яд неутоленной любви?

Он душу сжигает дотла и новые силы дает.

Знаешь ли силу любви, утолившей жажду по ней?

Соединяет тела, но дарит свободу душе[1122].

Гёте чувствовал заботу Кристианы, но она ничуть не стесняла его. Он гордился своей маленькой семьей и при этом в каком-то смысле