— Джудит мне рассказала. В Коломбо, когда я возвращался домой.

— Джудит, ну конечно.

— Ты уже не служишь?

— Нет. Мы с Афиной живем в Глостершире, в имении моего отца, в своем доме.

— Как Афина?

— Как всегда.

— Все так же обворожительна?

— О да.

— И у вас, если мне память не изменяет, маленькая дочь?

— Клементина. Ей уже пять лет, Афина опять ждет ребенка, должна родить весной.

— Лавди мне писала и сообщала все семейные новости. Поэтому я в курсе. Чем ты занимаешься в Глостершире?

— Учусь вещам, которые должен был освоить давным-давно: как управлять имением, фермами, следить за лесными угодьями, организовывать охоту. После армии я понял, что совершенно не подготовлен к мирной жизни. Я подумывал пойти в агрономический колледж в Киренсестере, но потом у меня возникла мысль направить свои скромные способности в другое русло.

— Ив какое же?

— В политику.

— Боже правый!.. — Пошарив в кармане куртки, Гас вытащил сигареты и зажигалку. Он прикурил, и Руперт заметил, что руки у него дрожат, а длинные пальцы покрыты бурыми табачными пятнами. — Откуда такая мысль?

— Не знаю. Хотя нет — знаю. После госпиталя я посещал семьи кое-кого из моих погибших однополчан. Люди, с которыми мы вместе сражались, с которыми я прошел всю Западную пустыню и Сицилию. Порядочные люди. А семьи их живут в таких жалких условиях, прозябают в нищете. Промышленные города, дома впритык, коптящие трубы, сплошная грязь и мерзость. Впервые в жизни я увидел своими глазами, как живут простые люди. Признаться, мне стало просто дурно. И я захотел сделать что-то для того, чтобы положение изменилось. Изменилось к лучшему. Чтобы все люди в нашей стране могли жить достойно. Быть может, это звучит несколько наивно, но я чувствую, что именно в этом заключается дело моей жизни.

— Флаг тебе в руки, раз ты думаешь, что способен что-то изменить.

— Этим утром я встречался в палате общин с председателем консервативной партии. Нужно, чтобы меня выдвинули в кандидаты от какого-нибудь избирательного округа. Пусть даже это будет оплот лейбористов, где мне не победить никогда в жизни, зато — хорошая практика. Ну, а потом, со временем, если все пойдет хорошо, — стану членом парламента.

— А что Афина обо все этом думает?

— Одобряет.

— Так и вижу, как она сидит на трибуне консерваторов в цветастой шляпке.

— Все это еще, однако, в отдаленной перспективе… Гас потушил сигарету и наклонился к водителю:

— На правой стороне улицы, сразу за больницей.

— О'кей, сэр.

Казалось, они уже почти на месте. Руперт, незнакомый с этой частью города, не без любопытства поглядывал в окно такси. Его Лондон, включающий в себя «Риц», «Беркли», любимый клуб и городские особняки друзей матери, был ограничен со всех четырех сторон света четкими ориентирами — река, Шафтесбери-авеню, Риджентс-парк и «Хэрродз». За этими границами лежала неизвестная страна. Перед глазами проплывали следы разрушений, причиненных бомбежками, — воронки, опоясанные временными заборами, руины на месте бывших домов. Все имело какой-то обветшалый и обшарпанный вид. Маленькие магазинчики выплевывали свои товары на тротуары; мимо проплыли зеленная лавка, газетный киоск, комиссионный мебельный магазин, пирожковая с запотевшими от пара окнами.

Такси остановилось. Гас нагнулся, подобрал свою коробку и выбрался наружу. За ним вышел Руперт. Он полез в карман брюк за мелочью, чтобы расплатиться с таксистом, но Гас его опередил.

— Сдачи не надо.

— Спасибо большое.

— Пойдем, — сказал Гас Руперту и двинулся через тротуар. Руперт последовал за ним. Между пирожковой и маленькой бакалеей находилась узкая дверь с облупившейся темно-коричневой краской. Гас открыл ее и первый вошел в сырую, душную парадную с уходящей наверх, в темноту лестницей. Пол и лестница были покрыты линолеумом, в воздухе висел тяжелый запах гнилой капусты и кошачьей мочи. Когда дверь за ними закрылась, они оказались почти в полной темноте.

— Как я сказал, место неказистое, — произнес Гас и направился вверх по лестнице. Руперт переложил трость в ту руку, в которой нес пакет, и храбро последовал за ним, опираясь о перила и подтягивая ногу со ступеньки на ступеньку.

Открытая дверь на повороте лестницы являла взору один из источников вони — отсыревший санузел со вздувшимся линолеумом. Площадка второго этажа. Лестница тянулась выше, растворяясь в полумраке, но они остановились перед еще одной дверью.

Гас отпер ее ключом и провел Руперта в просторную гостиную с высоким потолком и двумя окнами, выходящими на улицу.

Прежде всего Руперта поразил холод. Камин имелся, но был давно не топлен, судя по накопившейся в нем горке окурков и использованных спичек. Возле каминной решетки стоял маленький электрообогреватель, но он был выключен, да и трудно было поверить, что две его секции могут как-то противостоять холоду. Обои с аляповатыми яркими цветами (Афина прозвала подобный рисунок «пчелкиным ночным кошмаром») выцвели, посерели от грязи и начали отставать в углах. Узкие и чересчур короткие занавески явно попали сюда из какой-то другой комнаты. На каминной полке черного мрамора стояла зеленая ваза с пыльным кустиком пампасной травы. Диваны и кресла, на которых кое-где виднелись тощие подушки, были обиты истертым коричневым плюшем. На столе, похожем на обеденный, валялись несвежие газеты и журналы, стояла грязная чашка с блюдцем, лежал потрепанный дипломат, из которого вывалились какие-то бумаги, по всей видимости, старые письма и счета.

Не очень-то веселое местечко, отметил про себя Руперт.

Гас поставил на стол свою бакалейную коробку и повернулся к нему.

— Извини, но я тебя предупреждал.

Не было смысла кривить душой, Руперт признался: — В жизни не видел ничего более безотрадного.

— Ты сам сказал: так живут простые люди. Это даже не квартира — просто комнаты. Ванной я пользуюсь той, что на лестнице, а кухня и спальня — на другой стороне лестничной площадки.

— Что, черт возьми, ты тут делаешь?

— Мне разрешили здесь пожить. Я не хотел в гостиницу — мне лучше быть одному. До меня здесь жил кто-то еще и оставил после себя беспорядок, а у меня пока руки не дошли до уборки — я подхватил грипп и три дня валялся в постели. Поэтому я и небритый. Сегодня утром пришлось выйти на улицу: закончились продукты, надо было раздобыть что-нибудь из еды. Задачка не из простых, если учесть, что у меня нет продовольственной карточки.

— С позволения сказать, ты мог бы устроиться получше.

— Возможно. Хочешь выпить? Есть бутылка какого-то виски, но разбавить нечем, если только водой из-под крана. Еще могу предложить чашку чая. А больше, боюсь, ничего нет.