Это была довольно большая комната. Там по углам были две застеленные кровати, над которыми были приколоты коврики, а на ковриках висели фотографии, картинки, в рамочках и без, просто вырезанные из журналов красотки и кошечки, засушенные цветы, бусики, крестики и, кажется, даже иконки. Двое мужиков в синих клетчатых рубашках свинчивали раму для третьей кровати.

А посредине, усевшись на какую-то матерчатую в цветочек сумку, сидела Грета. Она была в длинной бесформенной юбке, шерстяной кофте и в плотно повязанной косынке, из-под которой самую чуточку выбивались ее чудесные золотые волосы. Я подбежала к ней и села на пол напротив нее.

– Здравствуй, – сказала я.

– Здравствуйте, барышня, – сказала Грета без особого выражения.

– Как быстро ты приехала, – сказала я.

– Опять я все неправильно сделала, да, барышня?

– Что ты! – сказала я и положила ладонь на ее сцепленные руки, которыми она обнимала свои колени. – Просто день рождения у меня будет еще, дай вспомнить, через пару недель. Я не ждала, что ты приедешь сегодня. Но я очень рада.

– Они, барышня, так сказали, что им удобнее сейчас. Потому что им не было приказа ждать, – объяснила Грета, – а второй раз за мной ездить – лошадей загонишь.

– Дураки, – сказала я. – Но знаешь, Грета, дураки бывают очень полезными. Как хорошо, что ты приехала раньше. Я правда очень рада. Я правда хочу, чтобы ты была у меня на дне рождения.

– Спасибо, барышня! – сказала Грета. – Я как увидела конверт – прямо обомлела. А как раскрыла – глазам не поверила. Чтоб такой барин, ваш папаша то есть, вот так, по-благородному меня пригласил.

– Ну, вот видишь, как хорошо, – сказала я, обернулась и спросила у Генриха: – А что вообще тут такое происходит? Что тут делается?

– Девице Мюллер готовят кровать, – еще раз объяснил Генрих.

– Так, так, – сказала я. – А вот это чьи лежаночки? – Я нарочно сказала так, презрительно искривив губы. – Чье это?

– Я, право, не знаю имен, барышня, – сказал Генрих, – но кажется, это горничные или уборщицы, точно не знаю, но кого-то, кто живет наверху, – и он показал пальцем на потолок. – Вы же знаете, барышня, кто живет в подвальных квартирах? Слуги и живут. Вот наша Минни тут тоже живет, – он махнул рукой, показав куда-то вбок, – но у нее отдельная комнатка. Хотя иногда ночует наверху.

– Так, так, – сказала я, подымаясь с пола. – Видите ли, мой дорогой друг, девица Мюллер, – и тут я положила ладонь на голову сидящей на своей сумке Греты, – глубокоуважаемая девица Мюллер в данный момент не является прислугой. Она – моя гостья. Поэтому жить она будет наверху, в нашей квартире.

– Ой, что вы, барышня! Что вы, барышня! – заголосила Грета, но я слегка похлопала ее по макушке ладонью и жестом велела ей встать.

– У тебя много с собой вещей? – спросила я.

– Вот эта сумка и все, – сказала она.

– Отлично, – сказала я. – Эй, кто-нибудь, – обратилась я к мужикам, мастерившим кровать, – будьте так любезны дотащить эту сумку на второй этаж.

– Не беспокойтесь, – сказал Генрих, – я помогу.

Когда мы шли наверх, я представляла себе, какой скандал я устрою папе, если он только посмеет возразить. Но папа, очевидно, почувствовал мое настроение, и поэтому с легкостью согласился, что Грета будет жить в комнате, которая осталась от госпожи Антонеску и в которой уже два года, считайте, никто не жил.

– Вот, – сказала я Грете, – располагайся. Минни постелет тебе постель.

– Я сама, барышня, прекрасно справлюсь, – сказала Грета.

– Значит, она принесет тебе простынки и наволочки, и подушки тоже, – сказала я, потому что на кровати госпожи Антонеску подушек не было, и вообще ничего не было. Она была просто покрыта плотным покрывалом.

Минни была недовольна таким оборотом дела – ну, тем, что ей приказывают прислуживать неизвестно кому, потому как она сразу почуяла, что Грета Мюллер, если и гостья безумной барышни Тальницки, то гостья особая, явно не принадлежащая к сословию господ.

Клянусь вам, у прислуги какое-то поразительное чутье на высших и низших, на тончайшие градации богатства или знатности или того и другого вместе. Никакой джентльмен, никакая светская львица не сможет так точно определить место человека на лестнице богатства и знатности, как лакей или горничная. Покажи им двух старичков в одинаковых фраках, которые для нас, обыкновенных аристократов, просто такие же люди, как мы, люди нашего круга, люди нашего уровня, – и любой лакей тут же скажет, что вот этот старичок – отставной фельдмаршал, принят при дворе и обласкан кайзером, но совсем не богат и отец его был прапорщик, выслуживший дворянство, а вот тот старичок – бывший министр, барон, тесть нашего посла в Англии и владеет землями в Трансильвании – и значит, ему надо подавать поднос со сладостями раньше, чем фельдмаршалу. Как им это удается, я не знаю. Ну, как бы то ни было, Минни, она же Милли или Мицци, тут же поняла, что за птица Грета Мюллер, и поэтому сказала ей со сладенькой улыбкой:

– Пойдемте, голубушка, я покажу тебе, где у нас бельевая комната.

Вот ведь сучка! Так ведь прямо и сказала: «пойдемте, я покажу тебе».

– Что вы, радость моя! – сказала я, улыбаясь еще слаще. – Я сама принесу нашей гостье белье, и сама застелю ей постель. А вы в таком случае можете считать себя свободной. Вот прямо с этой минуты.

Минни со всей серьезностью сказала:

– Извините, пожалуйста, барышня. Простите, больше не повторится.

Вышла вон и пошла в те большие длинные, нежилые комнаты – помните, я о них рассказывала раньше? – где у нас были кладовые, а у прежних хозяев то ли детские, то ли добавочные спальни.

Грета осторожно ходила по комнате кругами, все время расширяя эти круги.

Сначала она обошла свою сумку, стоявшую прямо посередине под люстрой, потом потрогала пальцем шкаф и письменный стол, потом сделала еще более широкий круг, погладила подлокотник кресла и изголовье кровати и, наконец, подошла к подоконнику, осторожно выглянула наружу. Она была похожа на кошку, которая первый раз зашла в незнакомую комнату и тихонечко осматривается, осваивается в новой обстановке.

Пришла Минни, держа в руках целую стопку постельного белья, положила на кресло, выбежала из комнаты, снова вернулась, неся тонкое стеганое одеяло.

– Еще графин воды с лимоном, – сказала я, – ну и пару стаканов, как положено. А с постелью мы справимся сами.

Грета смотрела на меня во все глаза.

Кажется, она не понимала, что происходит. Ничего удивительного. Я тоже ничего не понимала. Зачем я ее пригласила? Вернее, велела папе ее привезти? И зачем я сейчас так ее обхаживаю? Но мне просто так захотелось, и точка. Как это прекрасно – исполнять свои желания, не задумываясь почему и зачем. Когда мы пьем воду, мы же не повторяем в уме из биологии о том, что организм нуждается в пополнении запасов аш два о. Какая глупость. Мы просто пьем, потому что нам хочется. От этих мыслей у меня слегка в горле пересохло. Но тут – ах, как удобно жить, когда есть слуги! – но тут как раз вернулась Минни с графином воды, в которой плавали дольки лимона, и с двумя стаканами.