В полученных великим князем письмах много говорится об увольнении графа Валуева и назначении Рейтерна, о ходе дел в комиссиях с экспертами, о первых заседаниях Государственного совета под председательством великого князя Михаила Николаевича и проч., и проч. Тон писем Головнина вообще неутешительный; у Сольского больше оптимизма.

Продолжительная наша беседа с великим князем кончилась маленьким спором относительно существующей системы военного управления: его высочество повторил фразу, которую много раз доводилось мне слышать, о мнимых недостатках военно-окружной системы, которая будто бы создана только для мирного времени в интересах хозяйственных управлений и в ущерб интересам строевым и чисто военным. Я в сотый или тысячный раз должен был доказывать великому князю всю неосновательность этого укоренившегося предубеждения, объяснять совершенно противоположное тому действительное значение военных округов, которые и созданы были, чтобы сблизить административную часть со строевою в местных управлениях и тем подготовить в мирное время элементы, нужные для быстрого формирования армий. Впрочем, великий князь и не оспаривал моего взгляда, а только высказал то, что сам слышал от противников военно-окружной системы. Мы расстались вполне дружественно и даже сердечно.

На возвратном пути из Орианды я заехал к графине Тизенгаузен, где нашел многочисленное общество, исключительно дамское. Баронесса Анна Карловна Пиллар прочла мне полученное ею письмо графа Александра Владимировича Адлерберга по поводу увольнения его от должности министра двора. Письмо написано очень трогательно и умно. Граф Адлерберг скорбит не об удалении своем из того положения, в котором он чуть не родился и прожил до самой старости, но о жесткой, почти грубой форме, в которой совершилось это удаление.

От нее же, баронессы Пиллар, узнал я, что в здешних местных газетах уже есть телеграфное известие о решении комиссии, обсуждающей военные реформы под председательством графа Коцебу, «оставить всё по-прежнему». Думаю, это известие относится только к первому из подлежащих рассмотрению комиссии вопросов – о раздроблении центрального управления Военного министерства. Если известие верно, то я напрасно дал себе труд на днях в длинном ответном письме Головкину объяснять всю несообразность означенного предположения. По-видимому, оно возродилось (и не теперь только, а гораздо прежде) не столько из воспоминаний о прежней нашей организации времен Александра I, сколько из примера Пруссии. Но я слышал от великого князя Константина Николаевича, что кому-то из русских сам граф Мольтке выражал удивление свое, как могут в России помышлять о введении в военном управлении порядка, которого несостоятельность и неудобства так сильно ощущаются на опыте в самой Пруссии.

[22 октября. Четверг. Семейное событие. Дочь моя Надежда помолвлена за князя Евгения Юрьевича Голицына-Головкина.]

1 ноября. Воскресенье. Почти с каждой почтой получаю от добрейшего Алексея Васильевича Головнина целую кипу вырезанных из газет статеек, трактующих о вопросах, обсуждаемых ныне в особой высшей военной комиссии под председательством графа Коцебу, а также и вообще о действиях Военного министерства за время моего управления. Все присылаемые статьи вырезаны почти исключительно из двух газет: «Петербургских ведомостей» и «Страны». Первая из них, издаваемая Комаровым, бывшим офицером Генерального штаба и другом Черняева, давно уже заявила себя враждебною мне лично и всему Военному министерству; другая же – «Страна» – была до сих пор мне вовсе неизвестна; не знаю и теперь, кем она издается; это маленькая, дешевенькая газетка, которая, по всем вероятиям, много расходится в низших слоях читающей публики, а потому помещаемая в ней брань против меня и Военного министерства не проходит бесследно.

Названные две газеты помогают «Московским ведомостям» порочить всё сделанное в военном ведомстве во время 20-летнего моего управления. До сих пор я пренебрегал газетным лаем и никогда не входил в полемику. Но в настоящее время газетные статьи получают особое значение ввиду открыто поднятого вопроса о новом переустройстве военного управления. Опасаюсь, чтобы этот газетный лай не повлиял на комиссию, несмотря на то, что, по доходящим до меня слухам, значительное большинство ее членов положительно клонит к сохранению теперешней системы устройства как Военного министерства, так и военно-окружного управления.

В таком смысле уже появлялись некоторые известия в газетах и частных письмах. Вот что пишет мне старшая моя дочь Шаховская из Чернигова: «В Петербурге Сергей (муж ее) видел Скобелева и Павлова (начальника штаба Кавказского военного округа) и слышал от них много интересного о делах военной комиссии. Твое торжество полнее, чем когда-либо, и когда это выяснилось поразительным большинством голосов, Скобелев, говорят, предложил послать тебе от имени комиссии приглашение руководить дальнейшими работами комиссии…»

Не знаю, в какой мере можно положиться на эти сведения; во всяком случае, однако же, достоверно, что большинство в комиссии высказалось в пользу созданной мною системы. Несмотря на то, враждебные мне газеты продолжают свой гам, цинически предупреждая, что большинство голосов в комиссии никакого значения не имеет, что голоса «бюрократов» (любимое выражение этих газет), сколько бы их не было, ничтожны перед голосом хотя бы одного «боевого генерала» и что окончательное решение не зависит от счета голосов. Последнее, к сожалению, может быть, и верно; и в прежнее царствование мы видали примеры, что в самых важных государственных вопросах утверждалось мнение двух-трех членов против всех прочих. Поэтому едва ли можно и теперь, несмотря на благоприятный оборот дела, оставлять вовсе без внимания самые ничтожные газетные статьи, которые не ограничиваются только рассуждениями о том или другом вопросе, но хлещут наобум по всему, что попадет им под руку.

Я должен сам себе признаться, что некоторые из доставленных мне статеек задели меня за живое; бессовестные писаки нашли средство запятнать всю мою 20-летнюю деятельность; после всей массы кипучей работы за это время теперь обвиняют министерство чуть не в бездействии. Даже все неудачи последней войны, все промахи августейшего главнокомандующего и его штаба сваливают на министерство, позабывая те похвалы, которые расточались во время самой кампании, когда самые записные враги мои должны были признать, что никогда еще русская армия не являлась на театр войны так хорошо подготовленною и снабженною. В то время ходила даже такая фраза, что война 1877 года была как бы экзаменом для Военного министерства и экзамен этот выдержан блистательно. Едва прошло с тех пор три года, и уже слышим совершенно противное: Военное министерство ничего не подготовило, ничего вовремя не сделало, во всем оно виновато. Неужели таков же будет и суд истории?

При всей моей решимости отстраниться от волнений и страстей официального мира, никакое философское спокойствие не в силах перенести равнодушно столько незаслуженных оскорблений, как за себя самого, так и за многих из бывших моих лучших сотрудников. Присланные мне газетные статьи так возмутили меня, что я было намеревался взяться за перо, чтобы написать резкое возражение, как советовал мне Головнин. Но, поразмыслив и успокоившись, сообразил, что унизительно было бы мне прямо, от своего лица, входить в полемику с газетными писаками и что мое опровержение дойдет до публики слишком поздно. Я ограничился письмом генералу Обручеву, обратив его внимание на бессовестные и оскорбительные статьи газет и на вредное влияние, какое они могут иметь как на комиссию, так и в высших правительственных сферах; я предоставил ему самому решить, можно ли оставить подобные газетные выходки без всякого возражения.