При этом я также указал генералу Обручеву несколько статей «Петербургских ведомостей», трактующих недостатки Положения 1808 года о полевом управлении армии. Статьи эти замечательны тем, что в них встречаются те же мнения, даже те же фразы, которые были высказаны в записке князя Барятинского, поданной им государю в 1869 году, и отчасти повторены в его же записках 1873 года. Записки эти с собственноручными отметками покойного государя и возражениями Военного министерства хранятся в канцелярии министерства.

И вот теперь, по прошествии 12 лет, снова всплывают прежние нелепые обвинения Военного министерства в неограниченном властолюбии, в намерении будто бы принизить значение главнокомандующего армией, подчинить его министру и отстранить от государя. Очевидно, что авторы явившихся ныне статей принадлежат к той же шайке интриганов, которая в 1869 и 1873 годах орудовала под знаменем фельдмаршала князя Барятинского. После неудачного его похода против Военного министерства окружавшая фельдмаршала шайка притихла, но теперь, видно, признала время удобным, чтобы снова поднять свою бессовестную голову.

2 ноября. Понедельник. Вчера только отправил письмо Обручеву с горькими сетованиями на то, что ни один голос не поднимается в печати в опровержение появляющихся почти ежедневно оскорбительных для Военного министерства газетных статей, а сегодня получаю номер «Порядка», в котором нахожу бойко написанную заметку по поводу нахальных и возмутительных выходок как «Петербургских ведомостей», так и московских. О статьях «Страны» не упоминается; вероятно, писавший заметку в «Порядке» пренебрегал такою газеткой или даже не знал о ее существовании. Заметка в «Порядке» не есть обстоятельное опровержение всей лжи и пустословия, подобранных с замечательным цинизмом в «Петербургских ведомостях», но хорошо и то, что дан наконец щелчок этим нахалам. В заметке сделан очень ловко намек на близкое родство появившихся ныне в «Петербургских ведомостях» статей с давно забытыми словоизвержениями покойного «Русского мира».

[5 ноября. Четверг. Отъезд князя Евгения Голицына из Симеиза за границу. Предполагавшийся брак с дочерью Надеждой не состоится: она решилась сегодня же утром объявить ему об этом. Лучше теперь же разойтись, чем потом горевать. Но мне жаль его: человек хороший, добрый, честный, чрезвычайно мягкого характера или, лучше сказать, вовсе бесхарактерный, до крайности застенчивый, безответный[?] Мне рассказывали об этом друзья его.]

12 ноября. Четверг. Неутомимый корреспондент мой, добрейший Алексей Васильевич Головнин продолжает с каждой почтой присылать мне вырезки из газет и сообщать кое-какие сведения о петербургских толках. Полемика по поводу военных реформ разгорелась не на шутку. В «Порядке» явилось несколько бойких статей против нахальных выходок «Петербургских ведомостей». Также и «Новое время» в нескольких статьях расточает щедрые похвалы моей деятельности вообще, отделяя мою личность от вопросов, возбужденных в комиссии и в печати.

«Петербургские ведомости» же, после задорных нападок на всё существующее в военном устройстве, начинают высказывать сомнение в том, что осуществится желаемая ими ломка, и уже прямо предсказывают, что и новый военный министр не в силах будет переделать этот ненавистный им строй. В последних статьях названной газеты нет уже прежней нахальной самоуверенности, а проглядывает безнадежность в успехе поднятого вновь похода.

Из писем Головнина, Баранцова и других видно, что в комиссии графа Коцебу действительно сильное большинство высказалось в пользу сохранения существующего военного устройства, хотя рядом с этим заключением большинства, вероятно, будет представлено несколько других мнений разных фракций меньшинства. По сведениям, мною полученным, все три великих князя (то есть оба фельдмаршала и Владимир Александрович), а также граф Коцебу, Ванновский, Дрентельн и Альбединский стали решительно на стороне большинства, чего, признаться, я не ожидал. Зато, столь же неожиданно для меня, в ряды противников моих стали Драгомиров и Рооп.

Головнин пишет, что нахальство статей в «Петербургских ведомостях» произвело в публике обратное действие, «возбудив общее негодование и омерзение». Сегодня должно быть последнее заседание комиссии, после которого приглашенные члены немедленно разъедутся. Стало быть, вскоре узнаем несколько обстоятельнее результат происходивших в комиссии продолжительных прений.

Между тем мне вздумалось приняться самому за перо и разъяснить совершенно спокойно, вполне объективно все те недоразумения и ошибочные понятия, которые высказываются как в газетной полемике, так и в публике касательно существующего военного устройства. Я принялся за эту работу исподволь: во время своих утренних прогулок набрасываю карандашом свои мысли, чтобы потом пополнить их фактическими и цифирными справками, какие окажутся у меня под рукой. Стараюсь придать своему изложению характер дидактический и отнюдь не полемический.

Несколько времени тому назад получил я поздравительную телеграмму от генерала Бобровского с адресом: «Почетному президенту Военно-юридической академии». Не совсем поняв, с чем меня поздравляют, я ответил, благодаря в общих выражениях. Потом уже прочел в газетах, что вследствие единогласного постановления конференции академической испрошено было высочайшее соизволение на присвоение мне звания почетного президента Академии, а тайному советнику Философову – почетного члена; вместе с тем решено поместить в одной из зал Академии мой портрет. Только сегодня получил я наконец официальное уведомление об этом новом, лестном для меня знаке внимания. Решение конференции в особенности приятно мне теперь, когда я сошел со сцены. Оно делает честь конференции и доказывает, что пословица Les absents ont toujours tort[129] не всегда справедлива.

21 ноября. Суббота. На днях получил письмо от генерала Обручева, который сообщает мне об окончании занятий комиссии, обсуждавшей вопросы о военных реформах, и о результатах продолжительных ее дебатов. Результат не очень утешительный. Хотя по обоим вопросам (о министерстве и об округах) большинство голосов на стороне существующего порядка, но с такими оговорками, что ничего доброго в окончательном решении ожидать нельзя. Старик Коцебу не выдержал характера и под конец поддался влиянию газетной полемики, а еще вероятнее – влияниям из Гатчины. Обручев пишет в крайне мрачном настроении; сам не надеется удержаться на своем месте.

Продолжаю получать частые письма от своего друга Головнина; присылка газетных вырезок с некоторого времени прекратилась; по-видимому, и самая полемика замолкла, хотя в «Порядке» еще и в последних номерах являлись статьи и «известия» о последних заседаниях комиссии – и по-прежнему в смысле, приязненном мне. Головнин продолжает настаивать на необходимости напечатания обстоятельной статьи для разъяснения военных вопросов, возбудивших столько споров и шуму; он находит нужным вразумить не только военную молодежь, но и людей более солидных и чиновных, смутно понимающих дело и легко поддающихся впечатлению прочитанных газетных статей. Головнин уговаривает меня приняться за перо.