Но не вышло. Я могу лишь смутно догадываться, что произошло, но, думаю, она отказалась принять его отговорки. Она была глупа, но не настолько. Это все, что мне было известно; что произошло потом, больше меня не касалось. Мне надо было уйти, и уйти быстро. Было очевидно, что другого места в Лозанне мне ни за что не получить. Поэтому я уехала из города, уехала из Швейцарии.

— Ты не убивала мадам Штауффер?

— Откуда тебе про это известно?

Она про смерть мадам не рассказывала, ее раскопал Жюль. Теперь Элизабет сделалась подозрительной, вот-вот замкнется в себе.

— Откуда тебе про это известно?

— Узнать было нетрудно, — сказал я. — И это не имеет значения. Ты должна рассказать мне все. Хорошее, плохое, постыдное. Я ведь не в том положении, чтобы судить.

Еще несколько минут она смотрела на меня холодно, потом расслабилась.

— Пожалуй, нет, — сказала она тихонько. — Хорошо. Ответ на твой вопрос — нет. Я бы никогда так не поступила. Она была ко мне добра. Я не желала ей никакого зла. Ты мне веришь?

Я пожал плечами.

— Выслушай остальное и тогда решай. Раз уж я открываю тебе душу, можешь узнать и остальное.

— Хорошо.

— У меня не было ни гроша, не было даже имени. Я слышала про смерть мадам Штауффер и про то, что винят меня. Я даже не могла больше звать себя Элизабет Лемерсье. К счастью, таких девушек, как я, тогда было десяток на дюжину. Никому нет дела, кто они или как их зовут. Мы можем обходиться без документов, вообще безо всего. Поэтому я выбрала себе новое имя: Вирджиния, — ведь я читала Руссо и все еще мечтала найти моего Поля. В целом мире я могла полагаться только на себя. Я перебралась во Францию, а об остальном, наверное, можешь догадаться сам. Я вкусила достаточно комфорта, чтобы не желать снова идти в услужение, но я мало что умела и мало что могла предложить, однако я знала, как привлечь мужчину. Насколько мне это легко, я поняла однажды в Лионе, когда я шла по улице, и один мужчина начал пожирать меня глазами. В конечном итоге я очутилась в доме терпимости, где провела около полугода прежде, чем мне пришлось бежать снова.

Меня разоблачили. Все было довольно просто. Меня нашел Вихманн; не думаю, что он меня искал, но был из тех, кто посещает бордели в любом городе, куда бы ни приехал, и он приехал в Лион. Когда он заметил меня и узнал, то увидел свой шанс. Он сказал, что мне придется выполнять все его желания, не то он пойдет в полицию. Думаешь, этого хватило, чтобы я впала в панику? Нет. Но тогда не было ничего, чего бы у меня ни попросили и что бы я ни сумела сделать, сколь бы ни отшатывались в ужасе обычные люди. Я легко могла бы согласиться, имей я уверенность, что он сдержит слово. Но я знала, что он не сдержит. Он был одним из очень немногих людей, кто знал меня по Лозанне, и никогда бы меня не отпустил.

— Поэтому ты его убила.

Она кивнула:

— Убила. Хладнокровно и преднамеренно. Ударила его ножом в сердце и смотрела, как он умирает. Тебя это ужасает?

Тут мне вспомнился Симон.

— Не знаю, — сказал я негромко.

— Я переоделась, собрала сумку и ушла, заперев за собой дверь. К тому времени, когда его нашли, я была уже далеко от Лиона; я остригла волосы, изменила манеру одеваться. Я взяла другую фамилию, но оставила имя Вирджиния. Мне оно нравилось, это было мое тайное имя, то, которое я сама себе дала.

— А убийство мадам Штауффер?

— Не знаю. Полагаю, ее убил муж; Вихманн практически признал, что по-прежнему его шантажирует, но поскольку его интрижка со мной к тому времени вышла наружу, было, наверное, что-то еще, что-то серьезное, чем он мог его пугать.

— Кто стал бы убивать жену из-за такого?

— Если жена принесла в брак деньги, а теперь грозит разводом? Доктор Штауффер жил безбедно и работал мало. Многие убивали ради меньшего. Впрочем, думаю, это не имеет значения. Раз я откровенно призналась в одном убийстве, то нет причин не признаваться в другом, если бы я действительно его совершила. Я его не совершала.

— Полиция тебя не искала?

— Да, но не слишком усердно. Иностранец, найденный мертвым в борделе, едва ли стал для нее делом величайшей важности. И ускользнуть от полиции нетрудно, если знаешь как.

— Расскажи.

— Во-первых, не привлекай к себе внимания. Измени манеру одеваться, смотреть и держаться. Если захочешь, стать совершенно иным человеком просто. Знаешь, я была очень расстроена, когда ты узнал меня в Биаррице. Несколько месяцев назад я встретила на одном балу генерала Мерсье. Хотя он интимно знал каждую часть моего тела, он ни на мгновение не связал меня с женщиной, с которой был знаком в Нанси. Как ты меня узнал?

Я постарался вспомнить.

— Не могу точно сказать. Определенно внешне ничто не напоминает о том, чем ты была. Манеры у тебя теперь графини, голос другой, манера ходить и двигаться — все изменилось. Точно помню, это произошло не сразу. Что тут скажешь? Я просто знал. Но не так твердо, чтобы рискнуть представиться иначе, нежели на самый двусмысленный лад, — на случай если я ошибся. Что твои бывшие любовники тебя не узнают, свидетельствует не в их пользу.

— Это потому, что их никогда не интересовала я, только они сами. Когда они были со мной, то думали, какие они замечательные, что у них в спутницах такая красивая женщина. Когда они занимались со мной любовью, то думали лишь, какие они чудесные любовники. И поверь, я заботилась о том, чтобы они так считали.

— Входит в обслуживание?

Она кивнула:

— Тогда и сейчас.

Я опустил взгляд, изучая ногти, чтобы не пришлось смотреть на нее.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Ты спросил. Кроме того, мне нужна помощь. Она не бывает бесплатной.

Я нахмурился.

— Не у всего на свете есть цена, знаешь ли.

— Мало что в этой жизни ее не имеет.

— Мрачный взгляд на мир.

— Нет. Освобождающий, когда к нему привыкнешь. И уберегает от разочарований.

Я невольно с шумом вздохнул — от разочарования и почти отчаяния. Она меня победила. Всякий раз, когда мне казалось, что я ее понимаю, истинная женщина ускользала, оставляя по себе очередной фантом. Теперь вот это: циничная, холодная, готовая на убийство. А еще — ранимая, ребяческая, невинная. Это ли проникновение в глубины ее души и ее истинную природу?

И вдруг меня осенило. Подняв глаза, я увидел ее лицо: это было подвижное лицо, лицо актрисы, способное проявить любое чувство, любую черту характера. Но она не заметила, что я смотрю, и не была готова. И я уловил проблеск чего-то, что уже видел однажды, когда в ресторане в Нанси назвал ее леди.

— Ты опять мне лжешь.

— Не лгу. Я не убивала мадам Штауффер.

— Я не про это. Я про то, что ты стараешься меня оттолкнуть, вызвать во мне отвращение, заставить меня назвать тебя чудовищем. Ты самой себе стараешься доказать, что все мужчины в конечном итоге одинаковы. Зачем? Чтобы и дальше жить не меняясь, никого к себе не подпуская?