Так и продолжалось, пока однажды, когда, потянувшись, чтобы завернуться поудобнее, я не опрокинула стакан. Молоко разлилось по ковру, раздался ужасный звон, когда стакан разбился. Час был не поздний, ведь я осмелела и спускалась все раньше и раньше. Еще не все уснули. Я запаниковала, так как знала, что если меня обнаружат, то вышвырнут за порог. В коридоре раздались шаги. А потом я услышала шаги в самой комнате. Это была из тех комнат, где книг так много, что полки поднимались до потолка и на середине стены был встроен уступ, к которому вела железная лесенка. Как раз по этой лесенке спускался сейчас доктор Штауффер.

— Скорей, — вполголоса сказал он. — Наверх и спрячься за бюро. И не шуми.

В уголке стояло небольшое бюро — я никогда не видела, чтобы им пользовались, оно вечно было погребено под грудами бумаг, которые никогда не перекладывали.

Я во все глаза уставилась на хозяина, а он настойчиво жестом велел мне делать как сказано. В несколько секунд я взлетела по лестнице и присела за бюро. Постучала и вошла вечерняя служанка, в чьи обязанности входило закрывать дом на ночь.

— Все в порядке, — сказал он. — Боюсь, я опрокинул стакан. Пожалуйста, не беспокойтесь. Время позднее, и я работаю.

Служанка присела в поклоне и ушла. Дверь закрылась, и я услышала, как поворачивается в замке ключ.

— Можешь спуститься, теперь безопасно.

У него был ласковый голос, совсем не как у человека, который вышвырнет меня в ночь, но я тем не менее оцепенела, дрожа от страха и холода.

— Стань у камина и согрейся, — сказал он. — И не бойся. Я тебя не съем.

Я забормотала извинения, от которых он отмахнулся.

— Я уже несколько дней за тобой наблюдаю, — сказал он с едва заметной улыбкой. — Мне было интересно, кто переставляет мои книги, но, раз ничего не пропадало, я был не против. Потом, позапрошлой ночью, я работал наверху и увидел, как ты вошла и свернулась в моем кресле. Мне это показалось столь очаровательным, что я не мог себя заставить тебя потревожить. А еще мне стало очень любопытно. Почему ты столько времени проводишь за чтением?

Я боялась открыть рот, не знала, что ответить.

— Ничего не могу с собой поделать, — сказала я наконец.

Ответ как будто доставил ему удовольствие.

— И какая из книг тебе понравилась больше всего?

Мне хотелось крикнуть: все.

— Те, где есть Растиньяк.

— Правда? Ты не сочла более привлекательными истории про то, как молодые девушки находят истинную любовь? Почему тебе нравится Растиньяк?

— Потому что он старается чего-то в жизни добиться.

Ответ показался ему любопытным, и, подойдя ко мне, он сел напротив и пристально на меня посмотрел.

— Экстраординарно, — сказал он. — Удивительно. Ну-ну…

— Мне правда очень жаль, сударь, мне очень стыдно…

— За что?

— За мою дерзость.

— Нет, тебе не стыдно. Во всяком случае, я очень надеюсь, что тебе не стыдно. Так тебе стыдно?

— Нет.

— Ты заметила, что библиотека у меня ужасно неряшливая и захламленная? Не говоря уже о том, что пыльная?

Оглянувшись по сторонам, я не увидела ни одной книги или безделушки не на своем месте. Что до пыли, то сомневаюсь, что тут нашлось хотя бы пятнышко.

— Думаю, мне нужно, чтобы тут почаще прибирались. Когда работа сделана, нет причин, почему бы этой девушке не занять оставшиеся часы книгой. Если, конечно, она будет возвращать ее на положенное место. Когда закончит. Как по-твоему, знаешь какую-нибудь подходящую?

Я едва верила своим ушам.

— О, сударь…

— Ты будешь так добра и мне поможешь? Что скажешь?

Я даже не подозревала, что возможно такое счастье, какое испытала я тогда. Мысль, что я по многу часов каждый день буду проводить в той комнате, просто читая и прибираясь, заставила меня подпрыгивать и петь, когда я поднималась по черной лестнице. Такое не привиделось бы мне и в самых радужных снах, и это был не сон. На следующий день старшая горничная дала мне наставления и велела не оступиться, работать тщательно, быть тихой, быть послушной. В кои-то веки я намеревалась делать именно это.

Почти весь день каждый день я проводила в той библиотеке. Доктор Штауффер сказал, что поручит мне стереть пыль со всех полок, переставить все книги и сделать их каталог. Он полагал, на это уйдет год. Так и вышло бы, если бы он взаправду этого хотел. Иногда он просил убрать бумаги в папки или что-нибудь найти, но в остальном я просто читала. И разговаривала с хозяином.

Остальные слуги негодовали за меня, мол, меня заставляют чересчур много работать, но я не стала их просвещать. Каждый день я уходила в библиотеку в восемь утра и читала. Часть времени я читала что хотела, но еще должна была читать то, что он мне назначал, а он, по всей очевидности, решил дать мне образование. Мои знания о мире были почерпнуты исключительно из книг и понемногу углублялись. Он давал мне Вольтера и Монтеня, потом Шекспира в переводе, Виктора Гюго, Дюма, Шатобриана. На немецком Гёте, Шиллера и другие книги тоже, историю, философию. Он предложил Гомера, Цицерона, Платона. Одних я понимала, других нет, но все меня увлекали, и часто по вечерам он подзывал меня к себе поговорить о них. Что я думаю о том или другом отрывке? Прав ли автор? Почему он такое сказал? Уверена, мои мысли и ответы были глупыми и наивными, но он, казалось, не сердился и никогда меня не поправлял и не говорил, какой ответ будет правильным. Так продолжалось месяцы и месяцы, это было самое счастливое время в моей жизни. Впервые я чувствовала себя так, словно любима, словно кому-то есть до меня дело. Я даже представить себе не могла, что можно быть такой счастливой.

Нужно ли говорить, что я влюбилась в него, в человека под пятьдесят, я, пятнадцатилетняя девчонка, какой была тогда? Он был всем, в чем я нуждалась и о существовании чего даже не подозревала. Он был даже более одиноким, чем я, и плохо знал, как заручиться дружбой и расположением себе равных. Поэтому он обратился ко мне и искал близости через книги и мысли. Ему нравилось, когда я рядом. Мне понятна радость наблюдать, как другой открывает для себя удовольствия, которые сам когда-то обнаружил в юности. Видеть, как кто-то растет и расцветает у тебя на глазах. Когда-нибудь у меня будут дети. Я знаю, что будут. И я буду смотреть, как они растут.

Теперь я совсем запутался, ведь она рассказывала историю про спасение, словно бы взятую из тех романов, которые она так жадно глотала. Хорошенькая сиротка, усыновленная добрым стариком, наделенная образованием и любовью. Я знал эту историю: она выросла подле своего преданного опекуна и заботилась о нем в старости или вышла замуж за какого-нибудь респектабельного, честного юнца, совсем такого, как он. Это была история защищенности и довольства. Добрых чувств и исполнения желаний. Она не заканчивалась на улицах приграничного городишки зимой.