– Инструктор по стрельбе?! Не художница? Не музыкантша? Даже не поэтесса? – Вацлав ухмыляется в седые усы. – Надо же, какие дела.

– Ну, не всем же быть поэтессами, – разводит руками Вера. – Инструкторы по стрельбе тоже нужны. Напрасно смеешься, эта девочка – очень хороший инструктор; кстати, не такая уж она «девочка», просто выглядит младше своих лет. Можешь представить, половина; ладно, ладно, загнула, конечно, не половина, а примерно десятая часть наших полицейских, те, которые помоложе, ее ученики.

Ладно, – думает Вацлав, – если тебе так нравится, пусть будет инструктор. Хотя для девчонки, похожей на сдобную булку, совершенно неподходящая профессия. Но Вера есть Вера, Вера любит устраивать цирк.

* * *

Эльза вздрагивает, – что со мной? Неужели я задремала? Вот прямо так, сидя на лавке в сквере? На самом солнцепеке? То-то такая тяжелая голова. Кто бы сказал, зачем я вообще здесь расселась? У меня же в четыре занятие, придут новички. А уже, матерь божья, половина четвертого, времени осталось в обрез.

Эльза встает и тут же садится обратно: теперь понятно зачем. В кроссовок попал мелкий камешек, пока сидишь, совершенно не чувствуется, но стоит встать, сразу очень мешает. Затем и села, чтобы его вытряхнуть, и сама не заметила, как сморило. Ужасно утомительно все-таки бегать в жару по делам.

* * *

– А этот бродяга… – говорит Вера Вацлаву, указывая на меня, умолкает и тихонько хихикает, деликатно прикрыв рот изящной сухой ладошкой.

«Пани Вера, вы с дуба, часом, не рухнули?» – очень строго думаю я.

– Ладно, молчу, молчу, – улыбается Вера и демонстративно льнет к плечу своего седоусого спутника, дескать, мы тут просто так лирически, невинно сидим. А сама в это время думает: «Извини, дорогой, ты такой красивый, когда рассердишься! Только поэтому тебя и дразню».

«Не подлизывайтесь, пани Вера, мы оба знаем, что вы просто хулиганка», – думаю я, стараясь сохранять серьезность. Это ужасно трудно, когда имеешь дело с Верой, но я держусь молодцом.

«За это ты меня и любишь, – ласково думает Вера. – Ты сам хулиган, еще похуже меня. Не сердись, красавчик. Лучше замолви за меня словечко перед Стефаном, я же знаю, вы дружите».

«Тоже мне великий секрет, – думаю я. – Чего вы хотите, пани Вера? Ладно, сам угадаю. Дюжину вместо десяти?»

«Вообще-то я хочу три десятка в неделю, как минимум, – капризно думает Вера. – Но ладно, для начала пусть накинет хотя бы до дюжины, все веселей. Десять – какое-то очень уж глупое число. Жадины вы какие! И ты, кто бы мог подумать. Даже ты!»

«Десять и правда глупое число, согласен, – думаю я. – Толстое и округлое, с дурацким нулем в конце. Стефан, конечно, пошлет меня подальше, как у него это принято. Но я все равно поторгуюсь. В этом споре, пани Вера, я на вашей стороне».

* * *

– Это уже какое-то запредельное нахальство, – говорит Стефан.

Он очень старается выглядеть недовольным, но рот помимо его воли разъезжается в улыбке, то с одной, то с другой стороны.

– Да ладно тебе, чего тут такого запредельного, – говорю я. – Пани Вера совершенно права: десять – глупое число, мне оно тоже не нравится. Дюжина совсем другое дело. А на практике разница невелика.

– Да ей вообще ничего не положено! Ни дюжины, ни десяти, ни даже одной судьбы в неделю. Сам не понимаю, как я ей разрешил.

Теперь Стефан хмурится так достоверно, что еще немного, и я ему, чего доброго, поверю. И начну утешать.

– Так это не делается, – сердито говорит Стефан. – А если и делается, то не у нас. Людям такой халявы не положено. Наделал глупостей, иди и сам исправляй, если жизни на это хватит. А заодно сил и ума. Что, конечно, крайне сомнительно. Очень жаль, но здесь – так.

– Да ладно тебе, иногда-то можно, – улыбаюсь я. – В виде исключения. Исключения из правил и есть настоящие чудеса, а чудеса в этом городе по моей части. Это моя ответственность, строго говоря. А я считаю, несколько новых судеб в неделю вполне можно подарить. В конце концов, они достаются только самым удачливым: поди окажись в нужное время в нужном месте, попадись на глаза пани Вере, она не так уж часто выходит погулять. И еще произведи на нее впечатление, чтобы захотела о тебе своему дружку рассказать. У кого такая удача, тому, по-моему, можно все. И если этих счастливчиков станет на две штуки в неделю больше, ничего страшного не…

– Да просто ты к Вере неравнодушен, – ухмыляется Стефан. – Так и скажи.

Пожимаю плечами:

– Тоже мне новость. Я вообще ко всем в этом городе неравнодушен. Такая уж у меня неровная душа. А что касается пани Веры, просто иногда думаю: что, если я сам – один из этих особо удачливых? Шел как-то по городу похмельный, унылый, или наоборот, довольный собой, как все дураки, а в это время за столиком какого-нибудь летнего кафе наша пани Верданди шептала своему приятелю, незаметно указывая на меня пальцем: «Видишь этого небритого типа? С виду не пойми кто, а на самом деле genius loci, наше местное городское божество». А он: «Эй, мать, не перегибай палку, genius loci это даже для тебя перебор!» – ну, ты же знаешь Вацлава. Для вымышленного друга он все-таки немного чересчур скептик. С другой стороны, Вера сама виновата: зачем-то придумала его именно таким.

С Вольховским они не дружили, даже приятелями не были. Просто одноклассники, объединенные общим днем рождения – 22 сентября. В этот день оба приносили в класс конфеты, и их матери заранее договаривались, чтобы не купить одинаковые.

Еще какое-то время они вместе сидели на уроках черчения, за первой партой: оба были любимчиками преподавательницы, потому что чертили лучше остальных. Он – благодаря многолетним занятиям в художественной школе, где, помимо прочего, учили писать шрифты. Вольховский тоже вроде бы занимался в какой-то изостудии или кружке; он не интересовался. Но пару раз видел на школьных выставках рисунки Вольховского и втайне ему завидовал: рисунки были очень хороши. Было в них особое очарование обманчивой легкости, как будто Вольховский не возился с карандашами и красками, а просто взял и наколдовал эти свои простые картинки – дерево на ветру, старика на качелях, лодку с веслами среди высокой сухой травы.

Краем уха слышал, как взрослые говорили, что у Вольховского «настоящий талант», это звучало гораздо круче, чем просто «способности». Про способности время от времени говорили всем, чтобы не особо гордились успехами: нет никакой заслуги в том, чтобы родиться способным, просто повезло. «Настоящий талант» – это, конечно, тоже просто везение, зато очень крупное. Все равно что найти клад.

Вольховского звали Радек, но по имени его почему-то никто не называл. Только по фамилии, даже учителя. Среди одноклассников он выглядел этаким игрушечным взрослым: малый рост, причесанные на ровный пробор светлые кудри, прозрачная детская худоба, но лицо всегда оставалось серьезным и одновременно каким-то отчаянным, как будто Вольховский сейчас поедет стреляться на дуэли, вот только допишет диктант.