— С одной стороны — конница, с другой — адские машины, — медленно промолвил Гудмунд. — Есть от чего аппетит потерять…

Члены Совета затаили дыхание, ожидая, чем ярл ответит на эту дерзкую выходку.

— Первым делом займемся Иваром и машинами, — сказал Шеф.

Уже не первый день по изумрудным лугам центральной Англии устало брели два диковинно выряженных человека: Альфгар, танов сын, любимчик одного покойного короля, и Даниил, облаченный в сутану, но лишенный причета епископ. Оба чудом унесли ноги от Иваровых конников после разгрома под Эли, более того, исхитрились сохранить при себе дюжину стражников и запасы денег и съестного, позволявшие им без особых тревог добраться до Уинчестера. Но вот тут-то и обрушились на них невзгоды.

Началось все с того, что однажды на рассвете епископ и Альфгар обнаружили, что лишились даже своего невеликого числом войска: то ли солдаты отплатили хозяевам за поражение в битве со злейшим своим врагом, то ли не желали более выносить грязные присловья Альфгара или взрывы необузданного епископского гнева, но только все до единого исчезли в ночи, захватив все запасы продовольствия, деньги и лошадей. Даниил повел своего спутника к ближайшему церковному шпилю, посулив Альфгару, что как только они предстанут перед местным священником, его епископские регалии смогут накормить их и добыть смену лошадей. До шпиля же им так и не суждено было добраться. В жужжащих как потревоженный улей местах, крестьяне предпочитают не оставаться в своих жилищах, тем более если на дворе лето — они уходят с семьями в леса и строят из веток шалаши. Правда, епископские регалии Даниила не вызвали сомнений у приходского священника; он смог даже убедить свою паству не убивать на месте пару бродяг, более того, добился, чтобы епископу были оставлены самые эти регалии: кольцо, крест, золотая маковка на посохе… Со всем остальным пришлось расстаться, включая, разумеется, оружие и латы Альфгара. После чего, трясясь от холода и страха, три ночи кряду беглецы осушали голыми животами росу на окрестных лугах.

И все же Альфгар, равно как и его единоутробный брат, а ныне — смертельный недруг Шеф, был сыном фенов. Ему ничего не стоило захватить ужей в силки, сплетенные из ивовых прутьев, или поймать в местных топях рыбу на булавку, выдернутую из рубахи, и подтаскивая ее к себе с помощью выпущенной из той же рубахи нитки. Мало-помалу оба перестали лелеять несбыточную мечту об избавлении, все больше полагаясь на свои способности. Наконец на пятый день их мытарств Альфгару удалось выкрасть двух коней из конюшни, охранявшейся одним нерасторопным конюхом, а заодно завладеть его ножом и обильно заселенным блохами одеялом. Дела их, казалось, пошли на лад. Правда, настроения это обоим не прибавило.

Встретив у брода через Ли купца, готового явить большую отзывчивость при виде епископского кольца, они узнали от него о высадке франков. Это уже в корне меняло положение.

— Церковь не оставит в беде своих преданных слуг, — витийствовал Даниил, сверкая раскрасневшимися от усталости и воодушевления очами. — Я знал, что меч ее обагрится кровью язычников. Мне было неведомо, когда это произойдет и где. И вот теперь Господь явил свою силу: богобоязненный король Карл пришел сюда, чтобы очистить эту землю от скверны. Мы же отправимся к нему и поведаем ему свою повесть, расскажем о тех, кто заслужил великую кару, — о язычниках и о еретиках, пошатнувшихся в вере… И тогда нечестивое племя Пути, а также неблагодарные прихвостни Альфреда узнают, что мельницы Господни воистину мелят не скоро, но мелко.

— Куда же ты предлагаешь направиться? — угрюмо спросил Альфгар. Он отнюдь не жаждал отдаться под покровительство Даниила, однако отчаянно сознавал необходимость для себя сблизиться с партией, которой достанется победа в грядущей войне, чтобы наконец обратить раскаленное жало своей мести на заклятого недруга, похитителя невест, — вернее же, человека, который дважды лишил его женщины, и один раз — власти над шайром. По дюжине раз за день вспоминал он, трепеща от стыда, как проснулся, держа в руках березовые розги. Несколько физиономий, скалясь, нависли над ним. «Крепко спал! Ты ничего не слышал? Да у тебя этой ночью женщину увели! Отца твоего, который без ног и без рук, схомутали как следует, а тебя трогать не стали… И ты ни разу так и не проснулся?»

— Франкский флот пересек Узкий канал и причалил к берегам Кента! — воскликнул епископ. — Неподалеку от епископского престола при соборе Св. Августина в Кентербери! Купец сказал, что они поставили лагерь в Гастингсе.

* * *

Карл, прозванный Лысым, король франков, переводил взгляд со стен Кентербери, куда он прибыл после утомительного шестидневного объезда будущих данников, на нескончаемую процессию, вышедшую из открытых ворот города с тем, чтобы оказать ему надлежащие почести. В том, что это будет за процессия, сомневаться не приходилось: впереди ее реяли знамена с ликами святых, торжественно звенели благодарственные псалмы, веял дымок от кадил дьяконов. За ними несли кресло с восседавшим на нем седобородым старцем, облаченным в пурпурную мантию и белую сутану, который мог оказаться только одним лицом — архиепископом Кентерберийским, наместником Святой Церкви в Англии. «Любопытно все же, — подумал Карл, — в моем лагере в Гастингсе обретается некто Вульфир, архиепископ Йоркский, который, чего доброго, захочет оспорить у этого старикашки право зваться архиепископом… Надо будет устроить им встречу и посмотреть, как они поладят…»

— А этого как зовут? — обратился он к своему коннетаблю Годфруа, гарцующему рядом на скакуне не хуже того, что был под королевским седлом. Седла же у обоих всадников были глубокие, с высокой передней и седельной луками, а ступни вставлены в стальные стремена.

Годфруа воздел очи горе:

— Его имя Кеолнот. Архиепископ Кантварабюригский… Боже праведный, что за язык!

Наконец процессия достигла места и цели своего назначения. Утихли хвалебные гимны. Носильщики опустили кресло. Старик архиепископ, нетвердой ногой нащупав под собой опору, зашагал к безмолвному, угрожающего вида всаднику, с головы до пят закованному в латы. Он не поскупился на доспехи и для лошади. А за спиной всадника стелется дым. Горят окрестные села.

Архиепископ открыл рот и заговорил. Через минуту король не выдержал, поднял ладонь в железной рукавице и повернулся налево, чтобы обратиться к легату — папскому уполномоченному — Астольфо из Ломбардии, клирику, пока еще не возведенному в епископский сан. Пока.

— Что он такое говорит?

Легат передернул плечами:

— Понятия не имею. Похоже, он решил побеседовать с нами по-английски.

— Попробуй заговорить с ним на латыни.

Из уст легата посыпалась бойкая латинская речь, точнее — наречие, ибо легат произносил слова священного языка, разумеется, так, как могли выговаривать их современные обитатели великого города. Кеолнот, обучавшийся латыни по совсем другим источникам, слушал его, не подавая ни малейших признаков понимания.

— Но не может же быть, чтобы архиепископ не знал латыни! — промолвил наконец король.