Человек по всем показателям склочный, новейшей формации, из числа тех, кто весь мир готов разорить, лишь бы соблюсти свои бесценные личные выгоды, Артур Ли доносит Конгрессу, что Родриго Орталес, он же Карон де Бомарше, никакой не коммерсант, а подставное лицо, за которым стоит правительство Франции, через него нанимающее суда и оказывающее посильную помощь американским колониям.

Из этого подлого сообщения, верного только в своей малой части, с неизбежностью следует, что всё, что будет получено, является благородным подарком американской республике от короля Франции, а за подарки, как известно, не принято и неприлично платить.

Экая радость! Американский Конгресс, якобы составленный из одних честных людей самой высокой пробы, не доверяющий Артуру Ли вести переговоры с кем бы то ни было от своего имени, с удовольствием принимает на веру его злобную болтовню. С ещё большим удовольствием американский Конгресс приходит к недостойному мнению, что все поставки фирмы «Родриго Орталес и компания» могут быть и должны быть оставлены без оплаты, так что ещё ни один корабль с оружием и снаряжением, принадлежащий романтическому испанцу, не вышел из порта, а Пьера Огюстена ждет разорение.

Конечно, одним богомерзким Артуром Ли коварной судьбе не хочется обойтись. Именно дерзких и сильных судьба страсть как любит разить наповал, проверяя на прочность. Судьбой уж от века устроено так, что человек оригинальный и яркий непременно и неумышленно беспокоит завистливую посредственность. Беспокоит и Пьер Огюстен какого-то малозначительного Дюбура. Этот ничем полезным не отличившийся лекарь и мелкотравчатый финансист вдруг возгорается благородным негодованием, проведав стороной о той пока что невидимой связи, которая существует между фирмой «Родриго Орталес и компания» и французским правительством.

Понятное дело, мсье Дюбур считает себя более подходящей фигурой для соблазнительных сношений с американскими колонистами. О допущенной несправедливости он извещает сперва Вержена, затем мистера Сайласа Дина, однако ни у того, ни у другого его кляузы не имеют успеха. Тут обнаруживается, что родимый Дюбур обладает ещё более склочным характером, чем не родной Артур Ли, поскольку Дюбур находит необходимым в своих собственных интересах очернить своего счастливого конкурента. Плодом его непрошеного усердия является неблаговонное послание на имя министра Вержена, в котором этому государственному деятелю, а через него королю, раскрывают глаза, какого мерзкого типа этот государственный деятель, а через него и король, по ошибке или неведению пригревают на своей благородной груди. В особенности грязное послание, натурально, напирает на то, что этот Карон де Бомарше праздный гуляка и мот и содержит, с известными целями, мы-то знаем с какими, целую свору девиц.

Возможно, Вержену приятно слегка уколоть человека, который принуждает его действовать, притом действовать вопреки убеждениям, и Вержен эту пакость переправляет романтическому испанцу. Романтический испанец тут же садится за стол и сочиняет ответ:

«Интересно, какое отношение к нашим делам имеет то обстоятельство, что я человек светский, любящий широко пожить и к тому же содержащий девиц? Впрочем, разрешите представить Вам, мсье, Ваших покорных служанок, девиц, коих я содержу вот уже двадцать лет. Их пятеро – четыре из них мои сестры, а пятая – племянница. Три года назад две из этих девиц, находящихся на моем содержании, к моей великой печали скончались. С тех пор я содержу лишь трех девиц, двух сестер и племянницу, что, однако, всё ещё слишком роскошно для такого скромного человека, как я. Но что бы Вы подумали, если бы узнали, познакомившись со мною поближе, что я оказался настолько безнравственным человеком, что беру на содержание не только женщин, но и мужчин – двух ещё совсем молодых и довольно красивых племянников и сверх того даже одного пожилого господина – моего несчастного отца, который дал жизнь такому безнравственному субъекту, как я, так и норовящему всех содержать? Что до моего мотовства, тут дело обстоит ещё хуже. Вот уже три года, как я, решив в дьявольском тщеславии своем, что кружева и вышивки слишком вульгарные украшения, стал носить рубашки только из самого дорогого гладкого муслина! Более того, я не отказываю себе даже в тонком черном сукне высшего качества, а иногда – правда, обычно это случается в жару – моя необузданность приводит даже к тому, что я одеваюсь в шелка! Но только умоляю Вас, мсье, не передавайте всего этого графу де Вержену, не то Вы меня окончательно погубите в его глазах. У Вас, видимо, были основания написать ему дурно обо мне, хотя Вы меня и не знаете. У меня же есть все основания не обижаться на Вас, несмотря на то, что я вас знаю, и хорошо. Вы, мсье, человек воистину честный, настолько воодушевленный желанием творить добро, что сочли себя вправе во имя этой высокой цели свершить даже кое-какое зло…"

Остроумия в этом ответе немного, зато, к сожалению, слишком много горечи, оскорбленного самолюбия и, что ещё хуже, слишком много желания унизить, уничтожить своего и без того слишком низкого очернителя, и очернитель, получивши послание, затаивает в своей черной душе вечную злобу и желание мести. Над этими ядовитыми строками холодно смеется Вержен, которые не придает этой переписке никакого значения, смеются от всей души сестры, всегда готовые посмеяться, а Жюли сопровождает этот беспечный смех эпиграммой, вполне пригодной для семейного круга:

В действительности, его широким дарам счета нет. Кроме сестер, племянников, Мари Терез и Гюдена де ла Бренельри, он содержит и мистера Сайласа Дина, поскольку оказывается, что в одно и то же время прижимистый и нищий Конгресс, составленный исключительно из честнейших людей, не платит своему представителю ни единого цента. Пьер Огюстен обороняет от кредиторов, потерявших терпение, бравого Лафайета, который, скоропалительно выйдя в отставку, рвется на помощь восставшим колониям. Выцарапав у испанского посла миллион турских ливров, который Испания, подвигнутая на жертву Верженом, негласно жертвует на закупку оружия, он расходует на корабли и снаряжение ещё около трех миллионов, на этот раз ливров парижских. Он набирает артиллеристов и на свой счет, впереди своих кораблей, переправляет их в армию Вашингтона, сопровождая письмом, направленным через Сайласа Дина Конгрессу:

«Ещё до того как вы получите мои первые грузы, в Филадельфию прибудет офицер, который прекрасно разбирается в артиллерии и в инженерном деле. Его будет сопровождать группа офицеров-артиллеристов и пушечных мастеров…»

Ему этого мало. Он берется перестраивать помещение театра Французской комедии, впрочем, скорее всего потому, что его собственная комедия продвигается понемногу вперед, а комедия, как известно, нуждается в образцово поставленной сцене.

Посреди этой лавины серьезных и многообразных расходов, подобно всей Франции, а за ней и подобно Европе, его поражает, как гром, экстренная почта с того побережья Атлантики: четвертого июля 1776 года американский Конгресс принимает Декларацию о независимости тринадцати штатов, составленную Томасом Джефферсоном, как видно, отлично и с пользой проштудировавшим «Общественный договор» Жана Жака Руссо. Ещё в первый раз в истории человечества Декларация о независимости кладет в основание общественной жизни недосягаемые права: