Пожилая дама ехала в другом купе, по дороге они ее не видели и совершенно забыли о ней в сутолоке лондонского вокзала. Миссис Клеменс сняла комнату в тихом квартале и затем, как было условлено, отослала леди Глайд свой адрес.

Прошло более двух недель, но от леди Глайд ответа все не было.

К концу этого срока пожилая дама (та самая, которую они видели на станции) приехала к ним в кебе и сказала, что леди Глайд прибыла в Лондон, остановилась в отеле и прислала ее за миссис Клеменс, желая условиться о будущем своем свидании с Анной. Миссис Клеменс охотно согласилась повидаться с леди Глайд, тем более что Анна горячо молила ее поехать с пожилой дамой, а отсутствовать миссис Клеменс пришлось бы всего полчаса. Миссис Клеменс и пожилая дама (конечно, мадам Фоско) уехали. Когда они отъехали довольно далеко, пожилая дама велела кучеру остановиться около какого-то магазина и попросила миссис Клеменс подождать, пока она сделает необходимые покупки. Она ушла и больше не появлялась.

Прождав некоторое время, миссис Клеменс встревожилась и приказала кучеру ехать обратно. Когда она вернулась к себе, не пробыв в отсутствии и получаса, Анны уже не было.

Единственной из всех домашних, кто мог объяснить ей, в чем дело, была служанка. Она открыла дверь мальчику-посыльному. Он принес письмо «для молодой женщины, живущей на втором этаже» (где была квартира миссис Клеменс). Служанка передала письмо в руки Анне, спустилась вниз и через пять минут увидела, как Анна открыла выходную дверь и вышла на улицу в капоре и шали. Очевидно, Анна взяла с собой письмо — его нигде нельзя было найти и потому было неизвестно, под каким лживым предлогом ее выманили из дому. Предлог, наверно, был убедительным, потому что Анна никогда не отважилась бы одна, по собственной воле, выйти на улицу в Лондоне. Миссис Клеменс была в этом так уверена! Она сама ни за что не уехала бы, пусть и на короткий срок, если б могла хоть на миг предположить, что Анна посмеет выйти из дому одна.

Когда миссис Клеменс достаточно успокоилась, чтобы собраться с мыслями, она решила навести справки в лечебнице, куда, как она боялась, уже вернули бедную Анну.

Зная адрес лечебницы от самой Анны, на следующий день она поехала туда. Но там ей сказали (наверно, это было за день или два до того, как туда поместили мнимую Анну Катерик), что такая женщина к ним не поступала. Тогда миссис Клеменс написала миссис Катерик в Уэлмингам с просьбой сообщить, не слышала ли, не видела ли та своей дочери, и получила отрицательный ответ. После этого миссис Клеменс совершенно растерялась, не зная, куда и к кому еще обратиться и что предпринять. С того дня и до настоящей минуты миссис Клеменс пребывала в полной неизвестности, — она не могла понять, почему исчезла Анна и чем все это кончилось.

VII

Пока что сведения, сообщенные мне миссис Клеменс — хотя это и были факты, доселе мне неизвестные, — носили всего только подготовительный характер.

Ясно было, что серия обманов, посредством которых Анну заманили в Лондон и разлучили с миссис Клеменс, была делом рук графа Фоско и его жены, но вопрос о том, можно ли было подвергнуть их судебному преследованию за это, оставался открытым. Цель, которую я имел в виду, вела меня в другом направлении. Я пришел к миссис Клеменс, чтобы сделать первые шаги к раскрытию тайны сэра Персиваля. Пока что она не сказала ничего такого, что могло бы приблизить меня к этой цели. Я почувствовал необходимость пробудить в ней воспоминания о прошлых днях, людях и происшествиях, о которых она позабыла из-за недавних переживаний, и постарался направить разговор по нужному мне руслу.

— Я очень сожалею, что ничем не могу помочь вашему горю, — сказал я. — Мне остается от всего сердца посочувствовать вам. Родная мать не могла бы любить Анну сильнее, чем вы ее любили, и так жертвовать собой для нее, как делали это вы.

— В этом нет большой заслуги, сэр, — сказала миссис Клеменс. — Бедняжка и в самом деле была для меня как собственное мое дитя. Я нянчилась с ней, сэр, когда она была совсем малюткой. Это было нелегким делом. Я бы не привязалась к ней так, если б не шила ей первых платьиц, не учила ее ходить. Я всегда говорила, что она послана мне в утешение за то, что у меня самой не было детей. А теперь, когда ее нет, мне все вспоминаются старые времена, я не могу удержаться и все плачу, не могу удержаться, сэр!

Я подождал, чтобы дать миссис Клеменс время справиться со своим горем. Не мерцал ли свет правды, которого я так долго ждал, в воспоминаниях доброй женщины о ранних годах Анны, — такой слабый свет, мерцавший так далеко!

— Вы знали миссис Катерик еще до рождения Анны? — спросил я.

— Мы познакомились незадолго до этого, сэр, месяца за четыре. Мы очень часто виделись в ту пору, но никогда не были в близких отношениях.

Голос ее звучал теперь тверже; казалось, для нее было большим облегчением вернуться к смутным воспоминаниям прошлого, ибо это давало ей возможность позабыть хоть ненадолго о теперешнем ее глубоком горе.

— Вы с миссис Катерик были соседями? — спросил я, стараясь поощрять ее вопросами.

— Да, сэр, соседями в Старом Уэлмингаме.

— В Старом Уэлмингаме? Значит, в Хемпшире есть два города под этим названием?

— Да, сэр, были в те дни — около двадцати трех лет назад. Позже за две мили от старого городка выстроили новый город, поближе к реке, а Старый Уэлмингам, который всегда был чем-то вроде деревни, совсем заглох со временем. Новый город стал называться просто Уэлмингам, только старая приходская церковь осталась приходской церковью и поныне. Она стоит совершенно одиноко, дома вокруг разрушены или сами развалились от ветхости. На моих глазах произошло много грустных перемен. Когда-то это было приятное, красивое местечко.

— Вы жили там, миссис Клеменс, до замужества?

— Нет, сэр, я из Норфолка, а мой муж из Гримсби, как я вам уже говорила. Он работал там подмастерьем. Но у него были друзья в Саутхемптоне, и он отправился туда и затеял там торговлю. Мелочную торговлю, сэр, но сумел скопить достаточно денег на скромную жизнь и обосновался в Старом Уэлмингаме. Мы с ним переехали туда, когда поженились. Мы оба были уже немолоды, но жили очень дружно — не так, как наши соседи, мистер Катерик с женой, когда через год или два после нас они переехали в Старый Уэлмингам.

— Ваш муж был знаком с ними и прежде?

— С Катериком, сэр, не с его женой. Мы оба не знали ее. Какой-то джентльмен помог Катерику получить место причетника в приходской церкви в Уэлмингаме. По этой причине он и переехал жить по соседству с нами. Он привез с собой молодую жену. Через некоторое время мы узнали, что она была горничной в одном семействе, проживавшем в Варнек-Холле, около Саутхемптона. Катерик долго добивался, чтобы она вышла за него, — такая она была высокомерная. Он делал ей предложение за предложением и наконец, убедившись, что она непреклонна, отчаялся и оставил ее в покое. И вдруг она сама предложила ему жениться на ней, по-видимому, просто из духа противоречия. Мой бедный муж всегда говорил, что вот тут-то и надо было ее проучить. Но Катерик был слишком влюблен в нее, он никогда ни в чем ей не препятствовал — ни до свадьбы, ни после. Он был горячим, увлекающимся человеком, сэр, иногда давал слишком большую волю своим чувствам и быстро терял голову. Будь на месте миссис Катерик другая женщина, лучше, чем она, он избаловал бы и ее. Не люблю я плохо отзываться о людях, но миссис Катерик была бессердечной женщиной, упрямая такая, всегда делала все по-своему, любила хорошо одеваться и чтоб ею восхищались, а мистеру Катерику платила неуважением и насмешками за его доброту и хорошее отношение. Когда они стали нашими соседями, мой муж, бывало, говорил, что они плохо кончат, и его слова сбылись. Не прожили они около нас и четырех месяцев, как страшный скандал произошел в их семейной жизни. Виноваты были оба, по-моему. Оба были виноваты.