— Вы хотите сказать — и муж и жена?

— О нет, сэр! Я не говорю про Катерика — он, бедняга, был только жалости достоин. Я говорю про его жену и про…

— Про человека, из-за которого произошел скандал?

— Да, сэр. Такой образованный, воспитанный джентльмен, постыдился бы… Вы знаете его, сэр. И моя бедная милочка Анна знала его слишком хорошо…

— Сэр Персиваль Глайд?

— Да, сэр Персиваль Глайд.

Сердце мое забилось, мне показалось, что ключ от тайны уже в моих руках. Как плохо знал я тот лабиринт, по которому мне пришлось еще так долго блуждать!

— Сэр Персиваль жил тогда где-нибудь поблизости? — спросил я.

— Нет, сэр. Он был не здешний, чужой для всех нас. Отец его умер незадолго до этого в чужих краях. Помню, сэр Персиваль был в трауре. Он остановился в маленькой гостинице у реки, где останавливались другие джентльмены, приезжавшие к нам в городок на рыбалку… Когда он приехал, на него не обратили внимания, это было обычным делом — много джентльменов приезжало со всех концов страны, чтобы рыбачить на нашей реке.

— Он появился до того, как Анна родилась?

— Да, сэр. Анна родилась в июне 1827 года, а он приехал, по-моему, в конце апреля или в начале мая.

— Чужой для всех? И миссис Катерик тоже не знала его, как и остальные?

— Так мы сначала думали, сэр. Но когда произошел скандал, никто уже не верил, что они не были раньше знакомы, что они чужие друг другу. Помню, будто вчера это было. Ночью Катерик бросил горсть песку в наше окошко и разбудил нас. Я услышала, как он стал просить мужа ради бога сойти вниз для разговора. Они долго разговаривали на крыльце. Когда мой муж вернулся наверх, он весь дрожал. Он сел на кровать и говорит мне: «Лиззи! Я всегда говорил, что эта женщина — скверная женщина, что она плохо кончит, и, боюсь, так оно и случилось. Катерик нашел у нее в комоде множество кружевных носовых платков, и два красивых кольца, и новые золотые часы с цепочкой. Только настоящая леди может такое носить, а его жена не хочет признаться, откуда у нее все это». — «Может, он считает ее воровкой?» — говорю я. «Нет, — говорит он, — как это ни скверно, но то, что она сделала, еще хуже! Ей негде было красть, да она и не стала бы, не такая она женщина. Хуже! Это подарки, Лиззи: на часах — ее собственные инициалы, и Катерик сам видел, как она шепталась и секретничала с этим джентльменом в трауре, с сэром Персивалем Глайдом. Молчите об этом. На сегодня я успокоил Катерика. Я сказал ему, чтоб он держал язык за зубами, но смотрел во все глаза да слушал день, два, пока не убедится». — «По-моему, вы оба ошибаетесь, — говорю я. — Чего ради миссис Катерик, живя тут в полном довольстве и почете, будет путаться с проезжим, с этим сэром Персивалем?» — «Э, да чужой ли он ей? — говорит мой муж. — Вы забыли, как Катерик на ней женился. Она сама пришла к нему, а раньше все говорила — нет да нет, когда он предлагал ей повенчаться. Не она первая, не она последняя из тех безнравственных женщин, что выходят замуж за честных, порядочных мужчин, которые их любят, чтобы скрыть свой позор. Боюсь, миссис Катерик такая же негодяйка, как и любая из них. Увидим, — говорит мой муж, — скоро увидим». Не прошло и двух дней, как мы увидели.

Миссис Клеменс замолчала на минуту. А я начал сомневаться, правильный ли это путь к разгадке, ведет ли он к моей цели. Разве могла эта обычная история о мужском вероломстве и о женской податливости быть ключом к тайне, которая, как страшный призрак, всю жизнь преследовала сэра Персиваля Глайда?

— Ну, так вот, сэр, Катерик послушался моего мужа и стал ждать, — продолжала миссис Клеменс. — Как я вам уже сказала, ждать пришлось недолго. На второй день он застал свою жену и сэра Персиваля вместе. Они шептались и любезничали в ризнице старой приходской церкви. По-моему, они, наверно, думали, что никому и в голову не придет искать их в ризнице, но, как бы там ни было, их застали на месте преступления. Сэр Персиваль, сконфуженный и взволнованный, оправдывался с таким виноватым видом, что бедный Катерик (я вам уже говорила, как быстро он терял голову) пришел в исступление и ударил сэра Персиваля. К сожалению, он был не ровня своему обидчику — тот избил его жесточайшим образом прежде, чем соседи, услышав ссору, сбежались, чтобы разнять их. Это случилось к вечеру, а к ночи, когда мой муж пошел к Катерику, того уже не было, и никто не знал, куда он девался. Ни одна живая душа в деревне не встречала его больше. Он слишком хорошо понял к тому времени, почему его жене пришлось выйти за него замуж, и слишком близко принял к сердцу свои позор и несчастье, особенно после того, как сэр Персиваль избил его. Приходский священник поместил объявление в газете и просил его вернуться, уверяя, что место осталось за ним и друзья его не покинут. Но Катерик был слишком гордым, как говорили одни, а по-моему, слишком несчастным, чтобы снова встретиться с теми, кто знал его и был свидетелем его позора. Он написал моему мужу, когда уезжал из Англии, и написал еще раз из Америки, где хорошо устроился. Насколько мне известно, он все еще живет там, но, по всей вероятности, никто из нас, а тем более его безнравственная жена, никогда не увидит его больше на родине.

— А что было потом с сэром Персивалем Глайдом? — спросил я. — Он остался в Уэлмингаме?

— Нет, сэр. Все были возмущены его поведением — он это понимал. В ту же ночь, как произошел скандал, он, по слухам, поспорил о чем-то с миссис Катерик и на следующее утро уехал.

— А миссис Катерик? Она, конечно, не осталась жить там, где все знали об этом скандале.

— Осталась, сэр. Она была такой бессердечной и бесчувственной, что ни во что не ставила мнение своих соседей. Она объявила всем, начиная со священника, что стала жертвой страшной ошибки и что никакие злостные сплетники не заставят ее уехать, ибо она ни в чем не виновата. В мое время она продолжала жить в Старом Уэлмингаме, а когда я уехала и начали строить новый город и люди побогаче переселились туда, она тоже переехала, как будто решила жить среди них и мозолить им глаза до самого конца. Там она и сейчас, там она и останется до последнего издыхания, не считаясь ни с кем.

— Но на какие средства она жила все эти годы? — спросил я. — Муж ее был в состоянии помогать ей и делал это?

— Он мог и готов был помогать ей, — сказала миссис Клеменс. — Во втором письме к моему мужу он написал, что раз она носит его фамилию и живет в его доме, он не допустит, какой бы скверной она ни была, чтобы она умерла с голоду на улице, как нищая. Он написал, что в состоянии выплачивать ей небольшое ежемесячное пособие — она может получать его в банке в Лондоне.

— И она приняла это пособие?

— Ни копейки, сэр. Она сказала, что не желает ничем одалживаться Катерику и, проживи она сотни лет, не примет от него ни копеечки. И она сдержала свое слово. Когда мой дорогой муж умер, письмо Катерика попало мне в руки, и я сказала ей, чтобы она дала мне знать, когда будет в нужде. «Вся Англия будет знать, что я в нужде, — сказала она, — прежде чем я скажу об этом Катерику или его друзьям. Вот вам мой ответ, и, если вы будете ему писать, так и напишите!»