— Как по-вашему, у нее были свои средства?

— Если и были, то очень небольшие, сэр. Говорили, и боюсь, что это было правдой, будто средства к существованию она получала от сэра Персиваля Глайда.

Услышав это, я задумался. Мне было ясно, что все это пока что не имело прямого или косвенного отношения к раскрытию тайны и что мои розыски снова привели меня к очевидной и обескураживающей неудаче.

И все же, по сути дела, в рассказе миссис Клеменс было одно несоответствие. Я не мог принять на веру всю эту историю целиком — за этим несоответствием явно стояло что-то скрытое и подозрительное.

Мне было непонятно, почему обесчещенная жена причетника продолжала добровольно жить там, где все кругом знали о ее бесчестье. Меня не удовлетворяло заявление самой миссис Катерик, что этим самым она якобы желала доказать свою невиновность. Мне казалось более естественным и более вероятным, что она не столь независима в своих поступках, как хотела показать это. В таком случае, в чьей власти было заставить ее остаться в Старом Уэлмингаме? Несомненно, во власти человека, снабжавшего ее средствами к существованию. Она отказалась от помощи своего мужа, у нее не было собственных денег, она была одинокой, обесчещенной женщиной — откуда она могла получать помощь, как не от сэра Персиваля Глайда?

Рассуждая таким образом и все время не упуская из виду тот несомненный факт, что тайна сэра Персиваля была хорошо известна миссис Катерик, мне стало совершенно ясно, что оставить миссис Катерик на постоянное жительство в Уэлмингаме было полностью в интересах сэра Персиваля, ибо в силу происшедшего скандала там с ней никто не общался, она жила обособленно от всех и не могла бы никому проболтаться в минуту откровенности. Но в чем заключалась тайна, которую так тщательно скрывали? Разумеется, не в позорной связи сэра Персиваля с обесчещенной миссис Катерик, так как об этом знали все вокруг, и не в подозрении, что он был отцом Анны, ибо именно в Уэлмингаме неизбежно должны были это подозревать. Если бы я принял на веру все, чему верили другие в этой истории, и пришел бы к тому же поверхностному выводу, как миссис Клеменс и ее соседи, то где во всем этом был хоть малейший намек на общую тайну сэра Персиваля и миссис Катерик, которую они тщательно старались спрятать от всех с той самой поры и до сего времени?

И все же именно в этих встречах украдкой, в этих перешептываниях жены причетника с «джентльменом в трауре» несомненно был ключ к разгадке.

Может быть, по существу дело заключалось в чем-то совершенно ином, нежели это казалось с первого взгляда? Может быть, миссис Катерик говорила правду, утверждая, что она стала жертвой недоразумения? Может быть, между нею и сэром Персивалем существовала связь совершенно иного рода, чем та, которую заподозрили окружающие, и сэру Персивалю было выгодно поддерживать одно подозрение, чтобы отвести от себя другое, гораздо более серьезное?

Если б я мог найти ответ на эти вопросы, я сделал бы первые шаги к разгадке тайны, глубоко скрытой за довольно обычной историей, только что мной услышанной.

Я задал вопрос с целью выяснить, уверен ли был сам мистер Катерик в измене своей жены. Ответ миссис Клеменс не оставлял сомнения в этом. Будучи еще не замужем, миссис Катерик скомпрометировала себя с каким-то неизвестным человеком и вышла замуж, чтобы скрыть свой позор. Путем сопоставления дат было совершенно ясно, что мистер Катерик не был отцом ее дочери Анны, хотя Анна и носила его фамилию.

Гораздо труднее было рассеять возникавшее теперь сомнение: можно ли с уверенностью считать сэра Персиваля Глайда отцом Анны Катерик?

Сделать это было возможно, только выяснив, похожи они друг на друга или нет.

— Вы, наверно, часто видели сэра Персиваля, когда он бывал в вашей деревне? — сказал я.

— Да, сэр, очень часто, — отвечала миссис Клеменс.

— Была ли Анна похожа на него?

— Нет, они были совершенно не похожи.

— Значит, она была похожа на мать?

— Она и на мать была совсем не похожа. Миссис Катерик была темноволосая, с полным лицом.

Не похожа ни на мать, ни на предполагаемого отца. Я знал, что нельзя всецело полагаться на личное сходство, однако, с другой стороны, начисто отрицать его значение тоже было неразумным. Что из прошлого сэра Персиваля Глайда или миссис Катерик до их появления в Старом Уэлмингаме могло бы пролить свет на этот вопрос? Я имел это в виду и спросил миссис Клеменс.

— Когда сэр Персиваль появился у вас в деревне, — сказал я, — вы не знаете, откуда он тогда приехал?

— Нет, сэр. Кто говорил — из Блекуотер-Парка, кто говорил — из Шотландии, но никто по-настоящему не знал.

— А миссис Катерик до своего замужества жила в Варнек-Холле?

— Да, сэр.

— Сколько лет она прослужила там?

— Три или четыре года, сэр. Точно не помню.

— Вы случайно не знаете, кому в то время принадлежал Варнек-Холл?

— Знаю, сэр. Майору Донторну.

— А не приходилось ли вам слышать от мистера Катерика или еще от кого-нибудь, был ли сэр Персиваль знаком с майором Донторном, бывал ли он в Варнек-Холле или где-нибудь по соседству?

— Нет, сэр. Насколько я помню, ни Катерик, ни кто-либо другой никогда не говорили об этом.

Я записал фамилию и адрес майора Донторна на случай, если он еще жив и в будущем мне понадобится обратиться к нему. Пока что у меня составилось определенное впечатление, что сэр Персиваль отнюдь не был отцом Анны и что его тайное свидание с миссис Катерик в церковной ризнице никоим образом не было связано с бесчестьем, которое миссис Катерик навлекла на доброе имя своего мужа. Я не мог придумать, какими фактами подкрепить мою уверенность, и только попросил миссис Клеменс рассказать про детство Анны, настороженно выжидая, не получу ли я таким путем нужные мне подтверждения.

— Вы мне еще не рассказали, миссис Клеменс, как это бедное дитя, рожденное среди несчастья и позора, очутилось на вашем попечении, — сказал я.

— Некому было нянчиться с бедной, беспомощной малюткой, сэр, — просто ответила миссис Клеменс. — Злая мать ненавидела бедную девочку со дня ее рождения, как будто ребенок был чем-то виноват! У меня сердце на части разрывалось при виде ее, и я решила любить и воспитывать ее, как свою дочь.

— С тех пор Анна была всецело на ваших руках?

— Не совсем так, сэр. Иногда на миссис Катерик находили разные причуды и фантазии и она забирала у меня ребенка, будто назло мне за то, что я ее воспитываю. Но эти причуды никогда долго не продолжались. Бедная маленькая Анна всегда возвращалась ко мне и всегда была рада вернуться, хотя и у меня в доме она жила одиноко и ей не с кем было играть, как играли между собой другие дети. Вот когда мать увезла ее в Лиммеридж, мы с Анной разлучились надолго. Вскоре после этого умер мой бедный муж, и я даже рада была, что Анны во время этого несчастья не было у нас в доме. Ей было тогда около десяти или одиннадцати. Ученье давалось ей с большим трудом. Бедная крошка, она была невеселая, не такая, как другие дети в ее возрасте, но очень хорошенькая и милая девочка! Я подождала в Уэлмингаме их возвращения и предложила взять ее с собой в Лондон; по правде сказать, сэр, мне было тяжело оставаться в Старом Уэлмингаме после смерти мужа — все изменилось вокруг меня, все мне было не по сердцу.