Она снова рассмеялась, уже не понимая, смеется сама, или это вино в ней играет. А он перехватил ладонью ее затылок и заставил наклониться к своему лицу. Они застыли, глядя в глаза друг другу. Наоборот, вверх тормашками. А потом она сама подалась вперед, и они снова целовались, как если бы впервые занимались любовью.

Позднее она оказалась, как и он, лежащей на полу, вдоль его крепкого тела, тесно прижатая к нему и с заведенными вверх руками. Ее нараспашку раскрытая грудь часто вздымалась. Но не менее часто дышал и он. Часто и тяжело. Между ними происходило нечто самое важное, самое главное, что случается между мужчиной и женщиной. И это больше объяснения в любви. Это взаимное помешательство, потому что лишь безумный способен раствориться в человеке, который однажды уже предал.

Он предал ее, пройдя мимо ее дома много лет назад у старого маяка.

Она предала его, назвав Жиля Кольвена отцом своего сына.

Квиты.

И неважно, чья вина сильнее.

В тот вечер на пороге их будущего, которое пройдет порознь, они наконец простили друг друга.

- Робер никогда не оставался без меня на всю ночь, ни разу, - тихо сказала Аньес, прижимаясь лбом к его лбу после очередного поцелуя.

- Ты ведь не кормишь его грудью, я бы понял, - прошептал Юбер и отстранился, чтобы снова нырнуть вниз, к ее соскам, сейчас освобожденным от белья, и касаться их губами, царапая щетиной, отчего на ее белой коже оставались красные следы.

- Нет. Сейчас уже нет, мне пришлось отказаться от этого, когда я вернулась к работе.

- Все же у тебя в голове что-то не так устроено... Не проси за мальчишку. Все равно я тебя уже не отпущу. Мне плевать, что подумает твоя мать и как трудно ей будет справиться. Сегодня у тебя только я.

- Хорошо. Сегодня у меня только ты, - согласилась Аньес, прикрыв глаза, и промолчала, что только он был у нее всегда. Даже Робер – это только он, и больше никто.

На них все еще оставалась одежда, когда зазвонил телефон. Анри исступленно целовал ее, продолжая судорожно удерживать на месте, будто боялся, что она куда-нибудь денется. Но трель ворвалась в их первую настоящую ночь, вырывая обоих с кровью из этой невероятной расцвеченной яркими пятнами реальности.

- Не надо! – жалобно всхлипнула Аньес, чувствуя, что все теряет, когда он замер, нависнув над ней.

- Я не могу, - отрывисто выдохнул Анри. Его горло сковало спазмом. Больше он ей ничего ответить не мог. Что тут говорить? Что его и посреди ночи в одном исподнем могли сорвать по любому вопросу? Это она должна была понимать сама. Чем быстрее поймет, тем лучше. Но легче было сдохнуть, чем оставлять ее здесь полураздетую посреди гостиной.

Юбер резко вскочил на ноги и рывком заставил подняться ее. После повел в свой кабинет, на ходу пытаясь застегнуться. Она – ничего не делала. Шла, как механическая кукла, не прикрываясь и ни слова не говоря. Лицо ее все больше бледнело, и ему это совсем не нравилось. Хотелось встряхнуть, все объяснить, но чертов телефон продолжал трезвонить до тех пор, пока он не поднял трубку.

- Алло, я слушаю! – рявкнул Юбер, с трудом сдерживаясь, чтобы его голос не звучал грубо. Одновременно с этим Аньес приникла к нему всем телом, как к твердому и сильному дереву льнет мягкий податливый мох.  И он снова, как в пропасть, сорвался, судорожно сжимая свободной рукой ее плечи, чувствуя, как напрягается в брюках член, понимая, что еще немного, и вышвырнет проклятый аппарат в окно.

- Господин подполковник, прошу прощения за столь поздний звонок, но к вам пришел господин де Тассиньи, - ровно и монотонно в противовес его буре зазвучал голос консьержа.

- Ну так впустите!

Есть лица, которых пропускают в любое время дня и ночи. Де Тассиньи к таким и относился.

Юбер бросил трубку на место и развернул к себе Аньес. Теперь его пальцы забегали по ее одежде, приводя в порядок. Она же, как рыба, выброшенная морем, медленно приходила к пониманию: на этом все.

- Можно я побуду в твоей спальне? Не хочу сегодня никому попадаться на глаза, - хрипло попросила она вместо того, чтобы сказать главное, то зачем в действительности пришла – признаться наконец в своей любви. Поставить точку в их затянувшемся на годы объяснении.

- Если ты со мной, то не имеет значения раньше или позже. Они будут видеть нас вместе. Тебя в моем доме. В нашем, - поправился он, - в нашем доме. Если ты правда со мной.

- Я с тобой. Я правда с тобой, но дай мне немного времени... привыкнуть. Еще два дня назад ничего не предвещало, я не хотела и...

- Чего ты боишься?

Она боялась столь многого. Она боялась шантажа, разоблачения, поражения в собственных войнах. Она боялась, что он не примет ее с ее правдой. Она боялась, что он никогда ее не простит. И впервые думала о том, что, должно быть, в его глазах с его осознанием чести и долга совершаемое ею каждый день – предательство. Тогда как она виновата на свете лишь перед одним человеком – перед ним. За всю ложь и всю боль. И этого она тоже боится, боится, что он никогда не поймет.

Но вместо всего этого Аньес лишь мотнула головой и тихо проговорила:

- Мне просто нужна передышка. Я не могу так... сразу, с головой в твою жизнь.

- Только сегодня, - с некоторым нажимом проговорил он, словно бы утверждал свое право на нее.

- Как скажешь.

В дверь постучали. Юбер ругнулся и снова схватил ее за руку, потащил к себе, завел в комнату, а потом крепко поцеловал в лоб. Стук повторился, и он оставил ее одну, направившись открывать. А она замерла на его кровати, обхватив себя обеими руками, и ей отчего-то сделалось страшно и холодно, как в детстве, когда мальчишки из рыбацкой деревни в единственный день, когда не встречал шофер, опоздавший из-за поломки машины, загнали ее на дерево. Они не хотели ничего дурного. Лишь посмотреть, настоящие ее волосы, или как у куклы. Слишком блестящие, слишком ухоженные, слишком аккуратно лежат на плечах, будто бы никогда не растрепываются. В ней всегда и всего было слишком.

И сейчас тоже.

В коридоре послышались голоса. Отчетливые, мужские, грубоватые. Антуана де Тассиньи Аньес помнила. О его дружбе с Анри знала довольно давно. Но сейчас ей сложно было соотнести того де Тассиньи со светских вечеринок с этим, у которого речь звучит сталью.

- Я помешал? – спросил он, проходя мимо комнаты, и Аньес видела мелькнувшую тень в щели приоткрытой двери.

- Нет, идем в кабинет.

- Прости, дело безотлагательное, иначе я бы не вламывался. Если захочешь, извинюсь перед твоей дамой лично.

- Так не терпится узнать кто? Иди к черту, дама спит.

- Как скажешь, - хохотнул он, и Аньес этот смешок показался мерзким, таким, что она не хотела бы слышать. Как будто раздавила насекомое. Гадко.

Потом простучали шаги по паркету пола. И дверь в соседнее помещение негромко хлопнула. Если бы Анри провел его в гостиную, то она могла бы закрыть глаза и правда попытаться спать, потому что там было бы меньше слышно. Но Анри не повел – попросту потому, что не хотел демонстрировать следы ее пребывания. Там все еще валялся ее галстук. И мундир тоже там. И на полу, на мягком ковре – бокалы и блюдца. Еще там крутится замолкнувшая пластинка. И негромко подпрыгивает иголка, отчего раздается: шарп-шарп-шарп. И в ушах ее точно так же, как будто пульс – шарп-шарп-шарп. Там – их общий миг, который уже не повторится.