– Не может быть! Неужели так поздно? – Смотрю на часы в телефоне. 00:10. – Черт побери, уже завтра!

– Вот именно! Во сколько твой рейс в Лондон?

– В девять тридцать. А можно еще пару вопросов?

– Спрашивай о чем угодно, – говорит она. – Ну, почти.

– Я по-прежнему «паук, спираль и одноглазый тип»?

– Проверить?

Точно атеист, который хочет, чтобы за него молились, я молча киваю.

Холли, как когда-то в Шанхае, дотрагивается до какой-то точки на лбу и полуприкрывает веки. У нее потрясающее лицо, но… какое-то серое, увядшее. Я разглядываю ее подвеску. Странный лабиринт. Наверное, какой-то символ, типа «разум – тело – душа». Подарок Эда?

– Да. – Холли открыла глаза. – Без изменений.

С улицы доносится безумный пьяный хохот.

– Интересно, когда-нибудь выяснится, что это значит? Нет, это не второй вопрос.

– Когда-нибудь – да. Как узнаешь, сообщи.

– Обязательно. – Второй вопрос задавать гораздо труднее, потому что меня заранее страшит возможный ответ. – Холли, ты не больна?

Она удивленно смотрит на меня, но не возражает, а отводит глаза.

– О господи! – Зря я спросил. – Прости, пожалуйста, я не…

– У меня рак желчного пузыря. – Холли пытается улыбнуться. – Мне, как обычно, достался самый редкий вариант.

Мне не до улыбок.

– И каков прогноз?

Холли чуть морщится, будто ей надоело обсуждать одну и ту же тему:

– Хирургическое вмешательство не поможет – метастазы уже в печени и… в общем, повсюду. Мой лондонский онколог говорит, что… э-э… вероятность того, что я сумею пережить этот год, – максимум пять – десять процентов. – Голос у нее срывается. – Но не при тех условиях, которые я сама для себя предпочла. Если прибегнуть к химиотерапии, шансы могут увеличиться аж до двадцати процентов, но… мне не хочется провести последние месяцы жизни в жалком состоянии, когда тебя выворачивает наизнанку у каждой урны. Это, кстати, одна из причин, почему я на все лето приехала в Исландию. Таскаюсь за бедной Ифой, как тень этого, ну, из «Макбета»…

– Банко. Ифа знает?

– Все знают: Брендан, Шерон, их дети, моя ма и Эрвар. Надеюсь, он поддержит Ифу, когда… ну, ты понимаешь. Когда я не смогу. А больше никто не знает. Кроме тебя. Не хочу расстраивать людей, а потом тратить силы на то, чтобы поднять им настроение. Я тебе тоже не хотела говорить, но… ты сам спросил… Прости, что я испортила такой чудесный вечер.

Смотрю на нее и вижу Криспина Херши ее глазами, а она, может быть, видит Холли Сайкс моими глазами… А потом вдруг сразу – позже. Мы с Холли стоим у стола, обнимаемся на прощанье. В наших объятьях нет ничего эротического. Честное слово, любезный читатель. Я знаю.

Но, пока я ее обнимаю, ничего плохого с ней не случится.

Уши водителя такси украшены внушительной коллекцией железяк; я сообщаю ему название гостиницы, он кивает: «О’кей». Машу рукой, пока Холли не скрывается из виду. Мы договорились, что на Рождество я приеду в Рай, поэтому не стоит обращать внимание на странное предчувствие, будто я ее больше не увижу. Радио в такси настроено на станцию классической музыки; Мария Каллас исполняет «Casta Diva» – эта ария звучит в отцовском фильме «Батлшип-Хилл», в эпизоде с моделью аэроплана. На мгновение забываю, где нахожусь. Включаю айфон, набираю эсэмэску для Холли с благодарностью за чудесный вечер, и тут приходит сообщение от Кармен. Она его отправила, когда я читал лекцию. Текста нет. Одно изображение… какая-то метель…

Ночная метель за лобовым стеклом?

Склоняю голову набок, верчу телефон так и сяк.

Столкновение астероидов? Нет.

Да это же ультразвуковая сканограмма!

Чрево Кармен.

А в нем – временный жилец.

«Ключ» Дзюнъитиро Танидзаки. Вот, оно самое. Отыскав название в темном чулане памяти, где хранятся некогда прочитанные книги, помыслы Криспина Херши устремляются прочь от недописанного романа Девон Ким-Ашкенази («Через океанский простор», о трех поколениях запуганных и забитых женщин от Пусана до Бруклина). Я понимаю, что происходит, но не в силах остановить полет собственных мыслей. Они поднимаются все выше и выше, сквозь потолочные перекрытия, сквозь черепичные крыши, воспаряют над бункером, где временно, с 1978 года, размещается факультет английской литературы, кружат над соблазнительными изгибами театрального купола, шедевра архитектуры за авторством Фрэнка Гери; над кубиками общежитий из конструктора «Лего»; закладывают вираж над неоготической часовней времен Линкольна, великого человека; кубарем катятся между научных лабораторий из стекла и стали, взвиваются над ректорским особняком с двускатной крышей на пьедестале краснокирпичных стен, увитых плющом; проскальзывают в проем крытого прохода на кладбище, где пожизненные узники Блайтвуда, взрыхленные могильными червями, пускают корни и гордо высятся стройными рядами деревьев; и туда, на самую высокую вершину, доступную лишь беличьему племени и вороньему чину, опускается светлый ум писателя Криспина Херши, как елочное навершие; птичьи лапки Катскильских гор мокнут в величавых водах Гудзона; по горному хребту, как по краю разбитого вазона, памятной надписью вьется поезд, «глотает мили, долин вылизывает гладь». А писатель Криспин Херши воспарил над гугл-Землею, он сквозь тучи пролетает, сквозь бураны и метели, вот Нью-Йорк, вот Массачусетс, вот заснеженный Ньюфаундленд, вот и Роколл, погребенный под горою гуано, и над ним во тьме мерцает мимолетный проблеск молний…

– Криспин? – Девон Ким-Ашкенази. – Что с вами?

Судя по лицам аспирантов, из реальности я выпал надолго.

– Все в порядке. Я просто думал о романе Танидзаки, в котором великолепно использованы возможности избранной вами, Девон, дневниковой формы повествования. Он называется «Ключ». Рекомендую ознакомиться, прежде чем заново изобретать колесо. Но в целом, должен признать, – я отдаю ей рукопись, – прогресс все же заметен. Единственное, что меня не удовлетворяет, – это… э-э-э… сцена насилия. Вы по-прежнему злоупотребляете наречиями.

– Понятно, – бодрится Девон, показывая, что ничуть не задета критикой. – А какая именно сцена: в цветочном магазине или в мотеле?

– Нет, на автомойке. Наречия – это холестерин в венах прозы. Вдвое сократите количество наречий – и ваша проза станет вдвое легче. – (Скрипят перья.) – Да, и осторожней со словом «кажется»: это текстуальная невнятица. Оценивайте каждое сравнение и каждую метафору по пятибалльной системе, избавляйтесь от всех, которые набрали три балла и меньше. Это болезненная процедура, но потом вам же будет гораздо приятней. Да, Джафет?

Джафет Соломон (автор «В Земле Господней», мормонского бильдунгсромана о мальчике из Юты, поступившем в гуманитарный колледж на Восточном побережье, где секс, наркотики и курс писательского мастерства повергают его в экзистенциальное отчаяние) спрашивает: