— Домой?

— В Англию. — От одного этого слова по сердцу разлилась томная тоска. Однако оставалось еще одно, последнее, задание, которое ему надлежало выполнить, после чего можно будет вздохнуть более-менее спокойно. — В Лондоне мне надо будет вначале навестить одного господина. А затем нас с тобой ждет прекрасный дом. А также фамильный герб и титул. — Открыв ладонь, он посмотрел на кольцо. В горле запершил комок. — И я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть достойным сыном сэра Томаса Баррета, рыцаря Ордена Святого Иоанна.

Мария задумчиво улыбнулась, но вынести на себе взгляд сына не смогла и поглядела в сторону. Было видно, что глаза ее блестят искорками слез.

— Я уверена, он бы тобой гордился.

— Это единственное, о чем бы я мечтал. — Ричард помолчал, после чего прочистил горло. — Тебе, вероятно, надо сделать приготовления к отъезду. Не буду тебя от этого отвлекать.

— Ты куда-то собираешься? — взволновалась Мария.

— Да тут, надо кое-что сделать. Важное. А затем, как управлюсь, сразу приду.

— Обещай мне это.

— Клянусь, мама.

— Хорошо, — кивнула она, помолчав. — Только не задерживайся, ладно? Ты у меня теперь один на всем свете… дорогой мой сынок.

В груди Ричарда взросла радость. Легонько, любяще стиснув матери ладонь, он промолвил:

— И минуты лишней не задержусь.

* * *

Он закрыл за собой тяжелую дверь обители, приглушив трезвон колоколов, разносящийся над крышами Биргу и эхом раскатывающийся по улицам, заполненным радостно взволнованным народом, чуть шальным от понимания, что величайшее испытание всей жизни позади и можно жить дальше.

В зале было тихо и сумрачно; свет струился единственно из высоко расположенного окна. Ричард огляделся, после чего пошел по коридору, ведущему на кухню. Здесь он прихватил свечу и запалил ее от огнива Дженкинса. Неся впереди себя огонек, он спустился в подвал под домом — более надежное хранилище завещания короля Генриха. В маленьком заброшенном альковчике выдвинул неплотно прилегающий кирпич и отложил его в сторону, после чего нашарил в нише заповедный свиток, за которым его и послали из Англии. Сейчас казалось странным, что когда-то этот документ был для него важнейшим по значимости и опасным сокровищем. Какое-то время Ричард держал гладкий пергамент над тускловатым огненным венчиком. Затем без какого-либо колебания поднес уголок завещания к огню и смотрел, как золотистый трепетный язычок лижет, разрастаясь, край документа — вначале робко, а затем все увереннее, оставляя за собой землисто-серый след пепла. Документ Ричард удерживал на весу до последнего момента, пока руку не опалил огонь; тогда он выпустил пергамент на пол, куда тот спорхнул огненной бабочкой, выпустив снопик искр, и истаял в темноте, когда гореть стало уже нечему. Тогда юноша со вздохом повернулся и поднялся обратно к кухне.

Проходя коридором, со стороны зала он заслышал шевеление. Стараясь ступать потише, выглянул из коридора и увидел в зале слугу, который сейчас прилаживал там к стенке лестницу.

— Старина Дженкинс?

Старик, вздрогнув, обернулся, а увидев Ричарда, со вздохом облегчения улыбнулся.

— Рад вас снова лицезреть, господин Ричард… — Тут его улыбка потускнела. — Хотя куда как радостнее мне было бы видеть с вами и сэра Томаса.

— Получается, ты уже знаешь?

Тот кивнул.

— Услыхал от одного из слуг в Сент-Анджело, когда мы в соборе возносили благодарственный молебен Господу. Горе-то какое… Вот, вернулся сразу после службы. Собирался кое-что сделать.

— Как и я, — улыбнулся каким-то своим мыслям Ричард. — И как, сделал?

Старик вместо ответа подошел к столу и поднял с него какой-то сверточек из красной шерсти. Развернув, вынул из него небольшой деревянный щиток с гербом, который протянул Ричарду.

— Вот, — горделиво сказал он. — Припрятал понадежнее, когда мне велели снять его с крючка в обители и выбросить. И все надеялся, что настанет день, когда гербик этот возвратится на свое положенное место. Долго же мне пришлось ждать… И вот, думаю, время настало. Вы мне не поможете, юный господин? А то ноги-то у меня уже не те, что были когда-то.

— Охотно, — протянул руку Ричард. — Давай-ка я.

Дженкинс чуть помедлил, а затем протянул щиток юноше.

— Спасибо, сэр. Тут у него сзади петелька. — Ричард перевернул, посмотрел. — Вон туда можно повесить, на тот самый гвоздь, — старик указал на пустующее место на потолочной балке, недалеко от лестницы. — Он как раз там и висел.

— Сейчас все сделаем.

Ричард влез, одной рукой держа лестницу, а другой отцов герб. Дотянувшись до стропилины, он аккуратно надел петельку на гвоздь и посмотрел, чтобы щиток висел ровно, без перекоса. Удостоверившись, что все сделано как надо, слез и встал рядом с Дженкинсом. Вместе они смотрели вверх на герб. За долгие годы хранения краска на нем нисколько не поблекла; изображение было таким свежим, будто щиток сюда поместили только вчера.

— Приятно, когда вещь на своем заслуженном месте, — чуть накренив голову, произнес растроганно Дженкинс. Ричард согласно кивнул.

Постояли, помолчали. Затем юноша протянул старому слуге руку.

— Я, Дженкинс, собственно, попрощаться зашел. Уезжаю. Возвращаюсь в Англию.

— В самом деле, сэр? — В голосе старика угадывалось огорчение. — А я-то надеялся, что вы, может, останетесь. Теперь, когда ушел последний из рыцарей, обители нужна свежая кровь.

От неудачно выбранного слова Ричард слегка помрачнел. А затем через силу улыбнулся.

— Может, и вернусь когда-нибудь. Хотя подозреваю, что не сразу, а через какое-то количество лет. Надо отдохнуть от войны: передышку я, как-никак, заслужил. Но если меня когда-нибудь позовет Орден, я приду. Вот тогда-то ты и примешь меня на постой.

Оба улыбнулись, понимая, что обителью самого старика к той поре давно уже станет кладбище.

— Что ж, юный господин. Тогда до свидания.

Оба почтительно раскланялись, после чего Дженкинс зашаркал отворять дверь. Ричард шагнул в яркий поток солнечного света, по-праздничному омывающий небольшой город. Когда дверь за спиной закрылась, юноша ощутил в себе легкость, как будто с плеч разом слетело все, что так или иначе тяготило тело и душу. Обернувшись, он еще раз на прощание окинул взором обитель и пошагал в дом матери.

Посвящается Тому

Прошел горячечный припадок жизни.

Пережита измена. Ни кинжал,

Ни яд, ни внутренняя рознь, ни вражье

Нашествие — ничто его теперь

Уж больше не коснется.

Уильям Шекспир. Макбет[63]