недостаточно для победы над Партией труда. Теперь оптимальным выходом для Гахаля был бы политический “брак по расчету”. Разумеется, религиозные партии для такой цели не годились — этот лагерь всегда был верным партнером Партии труда. С другой стороны, Независимые либералы, Свободный центр и Государственный список получили 7,5 % голосов на выборах 1969 г. и, соответственно, десять мест в кне-сете, Хотя сам по себе союз Гахаля с этими партиями все равно не мог бы превзойти 56 мест, имевшихся у Блока, это хотя бы стало шагом в верном направлении.

Проблема заключалась в том, чтобы убедить эти небольшие партии войти в союз, где главную роль будет играть такой сторонник жесткой политики, как Менахем Бегин. К тому же Шмуэль Тамир, лидер Свободного центра, был личным врагом Бегина. Государственный список, состоявший из бывших членов Рафи, был ориентирован на Партию труда. Независимые либералы скорее относились к числу “голубей”. Но, вместе с тем, в прежних коалициях сходились и более странные партнеры — здесь необходим был подходящий катализатор. И вот в конце лета 1973 г. на политическом горизонте появилась фигура генерала “Арика” Шарона, решительного и харизматического командира десантников, чья дивизия во время Шестидневной войны овладела на Синае мощной оборонительной системой Абу-Агейла, сооруженной под руководством советских военных специалистов. Склонный к крайнему индивидуализму, не принадлежащий ни к какому лагерю, резкий в общении с сослуживцами и начальством, Шарон недавно узнал, что у него нет шансов быть назначенным начальником Генштаба Армии обороны Израиля. В гневе оставив пост командующего Южным фронтом, Шарон созвал пресс-конференцию и объявил о своем намерении активно заняться политической деятельностью. Он сказал, что готов присоединиться к правоцентристам — при условии, что они откажутся от фракционных разногласий и объединят свои усилия. Хотя такое условие и было трудновыполнимым, возможность заполучить в свои ряды героя войны, пользующегося широкой известностью, стала серьезным стимулом для противников Блока. Лидеры правоцентристов приступили к совещаниям. Поначалу переговоры проходили без особых успехов, но все же к началу сентября новый объединенный правоцентристский блок был сформирован, и в него отказались войти только Независимые либералы. Новое политическое образование получило название Ликуд (“Единство”). Гахаль и другие члены этого объединения сохраняли свои партийные структуры, но на выборы все шли единым списком. Строго говоря, и в Ликуде, и в Блоке было почти одинаковое соотношение “ястребов” и “голубей”, либералов и технократов. И все-таки, по мере того как Израиль накапливал опыт политической деятельности и терпимого отношения к различным точкам зрения, становилось ясно, что обе ведущие коалиции приближаются к американской модели достижения компромисса.

Во всяком случае, было похоже на то, что правый лагерь вряд ли сумеет за недолгий предвыборный период подорвать авторитет правительства и умалить его достижения в области обороны и международных дел. Слабая надежда оставалась в сфере внутренней политики, где действия Партии труда представлялись несколько более уязвимыми. Так, в последние годы группы молодых людей — выходцев из стран Востока, живших в иерусалимском квартале бедноты Мусрара, — время от времени устраивали беспорядки, именуя их “выступлениями против системы”. Сознательно подражая аналогичным выступлениям американской молодежи, они взяли себе их название — “Черные пантеры”. Дети разведенных родителей, с низким образовательным уровнем, зачастую хорошо известные полиции, эти молодые люди были нетипичны даже для неблагополучной части выходцев из стран Востока (тем более, что, как уже отмечалось, уровень жизни израильтян этой категории в целом значительно повысился за последнее время). Тем не менее выступления “Черных пантер” против неравенства и несправедливости заслуживали того, чтобы к ним отнеслись с достаточной серьезностью. Протестующие были возмущены тем, что правительство, озабоченное привлечением новых репатриантов, предоставляло вновь прибывшим — в основном выходцам из Советского Союза и стран Запада — более качественное жилье и лучшие рабочие места. Подчеркивалось также, что репатрианты при покупке автомобилей и бытовых электроприборов освобождаются от разорительного налога на продажу, который вынуждены платить все остальные граждане страны. И наконец, новые репатрианты получают ипотечный кредит на большую сумму и на более выгодных условиях — а это обстоятельство является особенно важным для восточных евреев с их большими семьями. Надо подчеркнуть, что от такого двойного подхода страдали все старожилы Израиля — но именно “Черные пантеры” привлекли внимание общественности к этим вопросам, сделав это в свойственной им жесткой и бесцеремонной манере.

Их протесты действительно напомнили народу, что на протяжении последних семи лет правительство уделяло значительно больше внимания развитию поселенческой деятельности на оккупированных территориях, чем повышению качества жизни тех десятков тысяч евреев, которые уже жили в Израиле. Тем временем, при поддержке министра финансов Пинхаса Сапира, стала открываться подоплека того стремительного подъема деловой активности, который наблюдался в стране после 1967 г. Немало широко разрекламированных достижений израильской социал-демократии в области социальной справедливости в действительности оказывались не столь уж впечатляющими и часто раздутыми, в то время как масса нуворишей, многие из которых разбогатели на государственных субсидиях, привнесла в жизнь страны идеологию безграничного потребительства. Разумеется, экономический подъем положительно сказался на всех слоях общества, в том числе и на выходцах из стран Востока. Однако пропасть между богатыми и бедными продолжала углубляться, и уже порядка 70 тыс. семейств оказались за чертой бедности. И, что печальнее всего, именно социалистическое правительство занималось изъятием общественных фондов для обогащения небольшой категории населения. Ицхак Бен-Агарон[234], генеральный секретарь Гистадрута, заметил, что, хотя 95 % земель страны и находится в общественной собственности, но остающиеся 5 % — главным образом, земельные участки в больших городах — стали предметом безумной спекуляции, из-за чего наблюдается ничем иначе не объяснимый рост цен на жилье. Обвинив правительство в молчаливом соучастии в этом неблаговидном деле, Бен-Агарон подверг сокрушительной критике бесстыдный протекционизм, процветавший в аппарате Партии труда, благодаря чему аппаратчики приобретали самые роскошные виллы и самые дорогие автомобили, путешествовали первым классом и останавливались в лучших гостиницах. За исключением Голды Меир и еще нескольких, причем очень немногих, высокопоставленных чиновников, мало кто смог не поддаться искушению и не тратить на личные нужды партийные или государственные фонды. И Бен-Агарон задался тогда риторическим вопросом: где же возвышенный идеализм Агарона-Давида Гордона и Берла Кацнельсона, Давида Бен-Гуриона и Ицхака Бен-Цви? Все эти рассуждения стоили генсеку Гистадрута его поста, потерянного на выборах и сентября 1973 года.

Однако налицо было очевидное нарушение социальных норм, и его нельзя было игнорировать. Слишком явными были и рост коррупции, и присущая израильтянам любого происхождения и положения тенденция обходить систему обременительного налогообложения — и это не говоря уж о взяточничестве и растратах на самых высших уровнях: на таких государственных предприятиях, как нефтепромыслы в Абу-Рудейсе или национальная компания по эксплуатации водных ресурсов Мекорот. Один из самых громких