Тише самой тишины она двинулась обратно по коридору. Прачечная. Простыни. Наволочки. Фартуки… Она натянула халат, вышла, огляделась, слева лестничная клетка — она была на втором этаже охотничьего домика.

Прежде чем убежать, она должна была отыскать карточки Сюзанны Бонштенгель, Маргарет Поль, Лени Лоренц и Греты Филиц — эти женщины приходили сюда, чтобы их оплодотворили, и их досье непременно находятся в этом здании.

Она вспомнила, что Менгерхаузен принимал ее на первом этаже. Решилась спуститься по лестнице. А Адлонские Дамы тоже прошли через связывание и полную темноту? Разумеется, нет. Подобные привилегии приберегались для любительниц совать нос куда не следует, для нежелательных…

Внизу первая дверь вела в пустую комнату, за второй на кровати под простыней угадывалась форма спящего человека — осемененная женщина? Или пребывающая в ожидании? В результате прав оказался Бивен со своим солдафонским подходом. Клиника была чем-то вроде борделя.

Третья дверь была заперта — ей показалось, что она узнала кабинет Менгерхаузена. Похолодев, она сообразила, что кабинет расположен как раз под той комнатой, где ее держали пленницей. Сколько же парочек прошли через подобную процедуру там, наверху?

Она уже задумалась, как бы сюда проникнуть — может, обогнуть здание и разбить стекло? — когда для очистки совести дернула ручку соседней двери. Открыта. Погруженный в темноту кабинет. Лакированные поверхности, казалось, томно потягиваются в лучах луны. Шкафы, картотеки, пишущая машинка… Секретариат.

Светлая ночь позволяла ей сориентироваться. Она начала открывать ящики и шкафы, обнаружила кучу разных досье, но не те, которые искала.

Не прекращая рыться, она вдруг поняла, почему Stier рассчитывал изнасиловать ее в темноте. Курт Штайнхофф был звездой. Он приходил сюда оплодотворять девиц инкогнито. Спаривание проходило с соблюдением строжайшей тайны — даже кандидатки не знали, кто их осеменил. Маленькие счастливицы, заполучившие семя великого Курта. Курта обожаемого, Курта-солнце… «Для вас самый лучший!» Да, лучший, но при условии, что вы не увидите его лица.

Она продолжила обыск, обливаясь потом под халатом. Регистрационные журналы, папки, ведомости, но по-прежнему никакого списка суррогатных матерей. Она не думала о Штайнхоффе, который рано или поздно придет в себя. И об охраняющих территорию часовых, чью бдительность предстояло обмануть. Она даже не думала о Симоне и Бивене. Сейчас она держала в руках горячие угли и не собиралась уходить из этой комнаты, пока не найдет то, за чем приходила.

Вдруг в голове словно сам по себе всплыл важнейший факт: Курт Штайнхофф сыграл главную роль в «Космическом призраке». О случайности и речи не могло быть. Случайности — это для покладистых людей, а не для маленьких полуголых баронесс в алкогольной ломке, стоящих на коленях в темном кабинете.

Прощай, Альберт Хоффман/Йозеф Крапп, изуродованный убийца. Прощай, Эдмунд Фромм, ненормальный актер, обвиненный в куче пороков. Прощай даже Менгерхаузен, которого она на мгновение заподозрила. В главной роли теперь Курт Штайнхофф. Человек, изначально игравший в фильме. Изначально имевший дело с маской. Истинный Stier, связанный с «Лебенсборн», где бывала Грета.

Другие связующие звенья?

Пожалуйста: ей в руки только что попал список женщин, недавно осемененных в клинике «Цеертхофер». Ей не пришлось долго искать, чтобы обнаружить имя Греты Филиц, как и имена остальных жертв. В апреле-мае 1939-го все они прошли через охотничий домик в глубине парка. Их имена были четко обозначены. И даты тоже. А в крайней правой колонке — имя их партнера, тщательно выписанное пером.

Всякий раз одно и то же: Курт Штайнхофф.

От совпадения к логической последовательности.

От последовательности к очевидности.

Курт Штайнхофф, бык «Цеертхофера».

Курт Штайнхофф, Мраморный человек.

Курт Штайнхофф, убийца Адлонских Дам.

По неизвестной причине актер-производитель решил вернуть себе, и самым жестоким образом, свои собственные создания — зародышей. Почему? Сейчас не лучший момент задаваться вопросами…

Она вырвала страницы из журнала регистраций и сбежала через такую же застекленную балконную дверь, что и в кабинете Менгерхаузена.

Свежесть травы под босыми ногами показалась ей божественным бальзамом.

Симон провел весь день на посту, сидя в «Мерседесе-Мангейм WK10» Минны, припаркованном на углу улицы, откуда открывался прекрасный вид на вход в клинику, — то есть целую вечность.

Бивену пришлось его покинуть ближе к полудню, чтобы засвидетельствовать свое присутствие в гестапо, но ближе к семи вечера он вернулся. По-прежнему ничего. Ни малейшего движения со стороны «Лебенсборн».

На протяжении нескончаемых часов Симон торговался с собственной тревогой, играя в кошки-мышки с черными мыслями, приливами оптимизма и пустотами непонимания. Чего она там застряла, мать ее? Он прошел поэтапно все стадии, прокрутил все сценарии. Позвонить в ворота клиники. Разыграть обеспокоенного шофера. Перелезть через стену и пробраться в парк. Духота в машине была невыносимая, и он наверняка потерял пару литров пота, обуреваемый паническими мыслями.

К счастью, часовые не явились проверить, что здесь за машина. К тому же салон казался пустым — Симон едва высовывался из-за руля. Просто автомобиль, припаркованный на солнцепеке.

Когда вернулся Бивен, они молча оглядели тонущую в сумерках объявленного затемнения улицу, высокую стену, огораживающую клинику, ворота под портиком. Пейзаж погружался в ночь, но ко дну шли они.

Несколько раз они решались вылезти из машины и подойти ближе к особняку. Ничего. Ни малейшего шума. Даже никакого лая — хотя этот особый роддом охранялся эсэсовцами в полной форме с винтовками «Маузер» и натасканными немецкими овчарками.

Внезапно около одиннадцати ночи на улице появилась Минна, скатившись со стены и сверкая голыми ягодицами, в изодранном халате. Все трое кинулись к «мерседесу», и Симон рванул с места, до отказа вдавив педаль.

Теперь они знали.

Минна рассказала им все и отправилась под душ. Вернувшись, она открыла бутылку коньяка, и ни тот ни другой не посмели и пикнуть. Она вполне заслужила право взбодриться. Бросить пить? Не шутите? Чтобы принимать такие решения, нужно иметь будущее.

Оба мужчины молчали. Они испытывали то, что в военное время называлось Bläst. Эффект ударной волны. Смесь изумления и ужаса, которую можно сравнить с плотью, разорванной избыточным давлением при взрыве. Вся их уверенность только что была сметена, рассеяна, обращена в пыль…

— Что ты об этом думаешь? — в конце концов спросил Симон у Минны.

Их роли окончательно распределились. Минна была теоретиком команды. Симон — исследователем, алхимиком. Бивен — прагматиком, воплощением полицейского духа, тем, кто старался всегда сохранять хладнокровие и утихомиривал остальных.