– А тятенька велели – рыбу везти. Так-то ведь не унесем, она повалит теперь – успевай вершу очищать. Уже кончили канал-то?

– Да, пожалуй. Там твой батя остался, должен кончить.

– Ой, дядь Дима, пошли скореича!

– Во-первых, никуда без тебя твоя рыба не денется. А во-вторых… Ну ладно, садись на свою телегу.

Витька с радостным сопением взобрался на тачку. Калужников ухватил дышло и – держись! – помчал, благо дорога шла под гору.

…Идею насчет канала он предложил несколько дней назад, когда помогал Трофиму Никифоровичу на бахче; под вечер они пришли к Тоболу закинуть удочки. Клевало лениво. Дмитрий воткнул удилище в берег, взобрался на бугор, разделявший реку и продолговатое, как селедка, серое в вечернем свете озеро Убиенное. Раньше здесь пролегала граница земель казахов и уральских казаков. Отсюда и название: сюда, не поделив необъятную степь, сходились на смертные драки те и другие.

– Дядя Трофим, поди-ка сюда!

Трофим Никифорович неторопливо подошел – жилистый и сутулый пятидесятилетний мужчина с красным лицом; его правую щеку украшал ветвистый синий шрам, похожий на Волгу с притоками: след того, как когда-то он и станичный бугай Хмурый, которому клепали кольцо в носу, крупно не поняли друг друга.

– Ну, чё?

– Смотри-ка. – Калужников показал на озеро. Там играла рыба. На оловянной воде то и дело возникали и расходились круги, слышались всплески.

– Э, видит око!.. – Кузнец махнул черной рукой. – Сытая она там – травы много, жучков. А рыбин до черта, точно. Озеро усыхает.

– Вот прокопать бы канаву, поставить вершу – она и пойдет. А?

Алютин молча промерял перемычку. Вышло двадцать шесть шагов.

– А чё, а ить верно! – загорелся он. – Огрузимся рыбой! Голова у тебя варит, Митрий. Столько лет стоит озеро, никто не додумался. Недаром ученый!

…Три дня Витька таскал им харчи за восемь километров из станицы: Калужников и дядя Трофим копали с утра до ночи. У кузнеца, солдата двух войн, получалось лучше: канал выходил ровный, как окоп, с прямыми черными стенками. «Огрузимся рыбой», – бормотал Алютин, кидая землю. Рядом наготове лежала тальниковая верша.

Калужников в первый же день накопался до крепатуры во всех мышцах. Вчера он еще ковырял кое-как, а сегодня и вовсе предоставил кузнецу доканчивать дело, сам ушел бродить по степи.

…Пробежав с тачкой полкилометра, он запыхался. Витька слез и рыцарски предложил:

– А теперь давайте я вас.

– Ладно уж, воробей! Дойдем и так, близко.

Вдали виднелась кайма тальника на берегу Тобола. Вскоре вышли к озеру. Трофим Никифорович стоял на бугре и курил; у ног валялась лопата. Он поглядел на подходивших Калужникова и Витьку, на тачку – и сердито отвернулся.

В вершу, установленную на выходе канала, била струя – прозрачная и тонкая, как из кружки.

Сквозь канал просматривался камыш на берегу озера Убиенного и игра света на воде. Поток шел глубиной едва ли с мизинец. Калужников осмотрел сооружение.

– Перемычку надо было оставить, дядя Трофим, да копать глубже. Какая же серьезная рыба в такую воду пойдет!

– А где ты раньше был со своими советами – перемычку? – закричал кузнец. – Надо самому доводить, раз уж взялся! Много вас теперь, таких советчиков… Перемычку!..

– Ну, ничего, может, размоет. А не размоет, так засыплем и прокопаем глубже.

– Размоет… жди теперь, пока размоет! Здесь грунт плотный. А засыпать – тоже жди, пока высохнет. В грязи не очень-то поковыряешься, у меня и без того ревматизм.

В вершу за час понабивались ерши. Некоторые были настолько мелкие, что проскальзывали сквозь прутья и уплывали по ручейку в Тобол. А те, что покрупнее, просовывали между прутьями головы и пучили на людей мутные глазки. Кузнец нагнулся, вытащил одного.

– Сплошные сопли, мат-тери их черт! – Отшвырнул, вытер пальцы о штаны.

– А маменька тесто поставили, – расстроенно сказал Витька. – Для рыбного пирога.

Алютин докурил папиросу, бросил, растоптал и выругался так крепко, что лягушки зелеными снарядами попрыгали в Тобол.

Калужников морщился-морщился, не выдержал и расхохотался, да так, что сел. Глядя на него, запрыскал в ладошку и Витька. За ним рассмеялся и кузнец.

– Ох, Димка, Димка, и где только была твоя голова с этой перемычкой! Я ж не понимаю, рабочая сила… Э, ну тебя! Не там где-то твои мысли, не отдыхать ты сюда приехал – все про науку свою думаешь. Разматывай удочки, Витька, надо хоть так наловить – иначе нам лучше и домой не возвращаться!

На их счастье, на сей раз ловилась рыбка – и больша, и маленька. Дядя Трофим подобрел, а после ужина, в меню которого была печеная картошка с печеными же в костре окунями, выпив оставленную на открытие канала четвертинку, и вовсе захорошел.

– Димка-а… – тянул он дурашливо.

– А? – Тот лежал, подперев голову руками, смотрел на воду, на другой обрывистый берег Тобола, на тающие к вечеру облака.

– Хрен на!

– Возьми два, – рефлекторно ответил Калужников. – Одним закуси, другой жинке на борщ отнеси.

– Во дает! – умилился кузнец. – Что значит наука, ученый человек. Уважаю я вас, тилигентов, за умственность.

Остатки облаков расположились параллельными бело-розовыми полосами. Они чередовались с просветами быстро синеющего неба. «Вот и в воздухе обнаружились ритмы, волны. С чего бы, казалось? Ветер дул по-всякому, влага тоже испарялась где так, где иначе… а все сложилось в волны». Калужников чуял приближение знакомого и желанного состояния ясности.

– …Оставался бы у нас, был бы первый парень в крепости, – толковал дядя Трофим. – Вон Кланька-то на тебя как глядит, Димакова-то: хошь женись, хошь так… А ты все думаешь, думаешь! И глаза у тебя от мыслей какие-то мертвые. Нет уж, лучше я буду каждый день станичному бугаю кольцо в нос ковать, чем этой вашей наукой заниматься… Эх, где мои тридцать лет! Вот я казаковал…

Калужников слушал и не слушал. «Плывут облака, течет вода в Тоболе, качаются ветви тальника, играют стрижи у обрыва, дядя Трофим плетет чушь – все это делается просто так. Потому что должно же что-то делаться в природе!»

За отрогами дотлевал закат. Волны-облака стали сизо-багровыми. Звенел ручеек из канала. Ныли комары. В озере Убиенном, провожая день, играла рыба.

Трофим Никифорович погрузил на тачку вершу, лопаты, удочки, растолкал клевавшего носом сына, крикнул Калужникову:

– Ну чё, пошли?

– Идите, я еще побуду.

– Смотри: отставать да догонять… Или ты не домой пойдешь?

– Может быть. – («Идите, идите. Уходи скорее, докучный день! Приди ко мне, ночь. Приди, природа, чувственно и жарко, как женщина в мои объятья…» – это были получувства-полумысли.)