Тринадцатилетний стоик Цвейг и шестнадцатилетний буддист Гинц… Как удержаться от улыбки?

Тогда повторяйте за мной радостно: «Принимаю убежище Будды в вере, в законе и в общине». Еще два раза. Всего нужно три. Все, вы буддистка!

А что насчет законов? Можем ли мы, евреи, их придерживаться?

Запросто! Их пять: не завидуй, не кради, живи в чистоте, не лги, не пей одурманивающих напитков. Мне только с чистотой трудно. Я постоянно развожу грязь.

Он такой серьезный – этот мальчик в кепке набекрень. Уши красные, глаза бездонные.

Ой, чуть не забыл сказать про самую важную вещь – любовь. У того, кто любит, есть восемь выгод: он хорошо спит и хорошо пробуждается, не видит страшных снов, люди его любят, все твари земные его любят, боги его охраняют, огонь, яд и меч против него бессильны, никакого имущества у него нет, и потому ему будет легко войти в наивысшее небо.

Тебе снятся страшные сны?

Да. Каждую ночь ору. Ребята меня водой обливают. Холодной. Как только я смогу полюбить их всей душой, сны прекратятся. Но пока не было дня, чтобы я на них не рассердился. Доводят! А я, вместо того чтобы смолчать…

То есть тебе нужно полюбить тех, кто тебя доводит?

Да хотя бы просто не обращать на них внимания! Сделаться равнодушным.

Какая же это любовь?

Это путь. Сразу ничего не дается. Там говорится, что за одну жизнь всех задач не решить. Иногда и одной не решить.

Петр листает тетрадь. Удивительно, за все это время к нам никто не заглянул. Притом что дверь открыта.

В свои шестнадцать я тоже любила пофилософствовать: Мое царство не от мира сего. Я эфемерен…

Вот, нашел! Вещей нужно восемь. Всего по восемь. Так легче запоминать. Три предмета одежды, пояс, кружка для подаяния, бритва, игла и сито для процеживания воды, чтобы во время питья не погубить живую тварь.

Сита для процеживания воды нет ни у кого. Но я вам его подарю. Хотите расскажу, каким образом оно у меня появилось? И не одно! Я нашел на строительном дворе сетку, вырезал кружочки садовыми ножницами, профессор Вурц одолжил мне их под честное слово. Инженер Кляйн подарил железные кольца, а ваш муж, кстати, спасибо ему большое, нарезал держалок. Слепой скульптор Орднер прикрепил тонкими проволочками сито к основе. Он-то при всем его желании не сможет процеживать воду.

Я про него написал очерк, ребятам он так понравился, что они попросили меня привести его к нам рассказать о жизни. Когда он ослеп, он уже не мог рисовать, не мог потрогать то, что рисует, ему уже не хватало третьего измерения, и он занялся скульптурой из медной проволоки. Вы не представляете, каких он делает павлинов и жирафов! Ему приходится вспоминать предметы, которые он видел двадцать пять лет тому назад. У него были выставки в разных странах. Музеи боролись за его произведения. Но даже здесь, когда он мыслит творчески, душа его улетает далеко-далеко. И он уже не страдает так сильно от голода и оттого, что не хватает проволоки. Мы подарили ему полбуханки хлеба и моток медной проволоки. Он сказал, что визит к нам причисляет к счастливейшим минутам жизни. Так что и ему выпала возможность ответить добром за добро. Из наших процеживать воду согласились пока Бейчек и Айзингер, но Бейчеку я не верю, он клоун.

Хотите испытать сито? Можно взять кружку?

Мы идем с Петром на колонку, он торжественно вручает мне сито, и я подставляю его под воду.

Сито чистое.

Теперь выпьем воду из кружки. Сначала вы. Я – после вас. Скрепим наше посвящение.

Кстати, непосвященные ошибаются, думая, что буддизм – это учение о переселении душ, – мы уже вернулись, и Петр листает тетрадь, ищет что-то, что нужно прочесть после совершения ритуала.

«Буддизм учит, что энергия, возникшая от душевной и телесной работы некоей субстанции, производит новые душевные и физические явления, даже в том случае, если эта субстанция умерла. Тибетские мистики глубже всех буддистов проникли в суть вещей. Учение философов говорит, что не существует никакого “Я”, это лишь некая субстанция, которая, переходя из одного мира в другой, принимает разные формы и обличья».

Госпожа Брандейсова, я так рад, хоть мы с вами не умрем! Если бы мальчишки согласились произнести три раза то, что вы сразу согласились произнести, они бы тоже не умерли… Но буддисты учат, что принуждать нельзя.

Начнем с упражнений на дыхание. Я набираю полный рот воздуха и выталкиваю его из себя силой. И еще раз, и еще.

Мое дыхание отражается на бумаге, но не так, как бы этого хотел Иттен. Вместо насыщенной и сходящей на нет линии почти у всех получается линейная кардиограмма.

А теперь сами. Набирайте воздух в рот, еще, еще, еще, выдыхайте…

Мальчишки стараются изо всех сил, смотреть на них смешно, и я не удерживаюсь от смеха. Иттен бы себе такого не позволил!

Давайте забудем о бумаге. Есть только рука и пространство, она двигается в нем, ведомая ритмами, от движения остаются следы, как дым от паровоза… Дым собирается в линию, линия превращается в поводок, а там, где поводок, там и собака, а где собака, там и хозяин… Догонит ли она его когда-нибудь?

Вы уже второй раз рассказываете про собаку с хозяином!

Да, нехорошо. Всю жизнь думаю над этой гиперболой и все равно не понимаю.

Бек, прыщавый математик «Еднички», привел пример с черепахой, которая перегоняет Ахиллеса. Парадокс заключается в том, что преследующий сначала должен попасть в место, откуда уже двинулся преследуемый. Понятно?

Нет.

Тогда представьте полет стрелы. Летящая стрела стоит неподвижно. Время-то состоит из отдельных «сейчас». Понятно?

Вообразить стоящую стрелу в воздухе могу. В детстве я пыталась наблюдать за раскрытием бутона ромашки. Меня занимали метаморфозы – тайна превращения гусеницы в бабочку, бутона в цветок. Я изо всех сил пыталась уловить взглядом мгновение перехода и от напряжения грохнулась в обморок. Когда я очнулась, ромашка раскрылась.

«Все вводили нас в рамки, она нас из них выводила… Фридл говорила мало, но то, что она говорила, я помню: “У каждого – свой мир, у всего, у всякой вещи на свете – свой мир. Каждая вещь – отдельная система. Неодолимое желание проникнуть в суть вещи может свести с ума. Красота таинственна. Красивая вещь – тайна. Красота не слепок, не портрет природы – она в вариациях, в разнообразии. Нет вещей абсолютных. Общепринятых. Самые известные явления, самые затверженные слова могут открыться с неожиданной стороны. Нет красоты остановившейся. Дыхание рисунка – в пропусках, в отказе от лишнего…”

Когда я задавала Фридл слишком много вопросов, она замыкалась, уходила в себя. В этом смысле она была трудной. Очень странной, что ли, я не понимала ее до конца. Было что-то, чего я и по сей день не понимаю в ней.