(К. Паустовский), во многом определили «Дневные звезды» О. Берггольц, «Владимирские проселки» В. Солоухина, автобиографические повести К. Паустовского, «Зачарованная Десна» А. Довженко. В. Оскоцкий в работе «Богатство романа» (1976), анализируя «Мой Дагестан» в ряду таких книг, как «Лирические этюды» Э. Межелайтиса, повести М. Стельмаха «Гуси-лебеди летят…», «Щедрый вечер», роман Я. Брыля «Птицы и гнезда» (я бы добавил сюда и другую его книгу — «Горсть солнечных лучей»), верно выносит традицию лирической прозы за границы советской литературы — к «Былому и думам». Можно для «Моего Дагестана» подыскать и более близкую аналогию в дагестанской литературе: опыт Э. Капиева, книга которого «Поэт» многое дала Гамзатову.

В лирической прозе сюжетные функции берет на себя лидерство личностного начала, суверенное «я» повествователя, который ведет рассказ «на виду у всех и наедине с собой» (О. Берггольц). И у читателя возникает ощущение знакомства с каким-то интимным, предельно искренним письмом, которое почему-то обнародовали. Родовые признаки лирической прозы — доверительность, исповедальность, откровенность, интенсивность переживания, чистота и естественность тона. Сказать о времени — значит сказать о себе. И наоборот. Поэтому поэтическая биография республики читается и как автобиография, поэтому художественный портрет Дагестана несет в себе черты и автопортрета. «Мой Дагестан» — не «учебник о Дагестане», а взволнованное признание в любви. Откровение, личное открытие Родины, самоочищение перед судом Отчизны и Совести.

Коль скоро заговорили о литературных явлениях, так или иначе связанных с книгой Гамзатова, то хочется добрым словом помянуть и предшественников, тех, кто не обошел стороной тему Дагестана. Тем более сам Гамзатов пишет: «Я ищу, Дагестан, твое имя и нахожу его написанным на разных языках». Есть что вспомнить…

«Явно увлечен жизнью диких и вольных горцев» — это В. Белинский о А. Пушкине.

«В полдневный жар в долине Дагестана…» и «Синие горы Кавказа, приветствую вас!., вы к небу меня приучили…» — с детства знакомые каждому лермонтовские строки.

«И ты сей жребий испытал, Чир-Юрт отважный, непокорный!» — это из поэмы А. Полежаева «Чир-Юрт».

«И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история» — история, которая под пером Л. Толстого превратилась в классического «Хаджи-Мурата».

Снова В. Белинский: «В них так много чувства, так много оригинальности, что и Пушкин не постыдился бы назвать их своими». Более чем высокая оценка горских песен, которые позднее обратят на себя восторженное внимание А. Фета и Л. Толстого.

Образы дагестанцев в «Записках из мертвого дома» Ф. Достоевского, бунинский «Дагестан» («лежит аул: дракон тысячеглазый гнездится в высоте»), дерзкая метафора Б. Пастернака:

Каким-то сном несло оттуда,

Как в печку вмазанный казан,

Горшком отравленного блюда

Внутри дымился Дагестан.

«Мой Дагестан» — голос самого Дагестана. Не взгляд со стороны, каким бы глубоким он ни был в познании инонациональной самобытности, а сама самобытность, заявившая о себе «во весь голос».

Голос Дагестана… Голос Шамиля. Голос отца. Голос Абуталиба. Голос автора Соположение голосов, объединенных при многообразии индивидуальной окраски единством темы, идеи, истины.

Гамзатову хорошо известны эстетические возможности и собственно прямой речи, и диалога — тому подтверждение пресс-конференция, которую вел Абуталиб (глава «Слово»). Многоголосие, пересечение, перекличка точек зрения, взаимопритяжение голосов («Отец любил говорить… Абуталиб вторил ему…», «Отец говорил… Абуталиб говорил… А я говорю…») стимулирует полифоническое развертывание образа Дагестана в исторической перспективе.

В сознании Гамзатова связь времен, преемственность — это живой контакт с нетленными морально-этическими ценностями прошлого, ориентация на действенность традиций, в контексте которых многомерность целостного народного сознания противостоит разорванности личностного сознания. Отсюда стремление не «бесстрастной мерой» поверить пути-перепутья народные, а глубоко заинтересованно, с болью и волнением поведать о них, дойти «до оснований, до корней, до сердцевины» родной истории. До самой сути: «Я смешаю века, а потом возьму самую суть исторических событий, самую суть народа, самую суть слова «Дагестан».

Шамиль, отец, Абуталиб — олицетворение лучших нравственных качеств, присущих народу, выражение искомой сути, носители и хранители неписаного кодекса горской чести и благородства. Гамзатову, наследнику их дел и помыслов, дорого, близко настроение, запечатленное однажды И. Буниным:

Поэзия не в том, совсем не в том, что свет

Поэзией зовет. Она в моем наследстве.

Чем я богаче им, тем больше я поэт.

В устах Гамзатова характеристика, которую он дал отцу: «Мой отец был простым работником, в нем жили все привычки и все качества нашего парода, и он с достоинством носил их в себе», звучит аттестацией народного характера вообще. Уроки отца (один из них: «Твой стиль, твоя манера, то есть твои нрав и характер, должны стоять в стихах на втором месте. На первое же место нужно поставить прав и характер своего парода»), письмо-завещание Шамиля («Мои горцы! Любите свои голые, дикие скалы…»), мудрость Абуталиба — все это означает не только возвращение «на круги своя», по и нечто более значительное: общение с учителями, обретение надежных ориентиров, выбор опорных координат, гарантирующих жизнестойкость, существенность личности и слова художника. Тот камертон, по которому настраивается авторское отношение к жизни, тот заветный родник, который поддерживает силы так же, как поддержал когда-то больного Гамзата Цадасу глоток воды из колодца в ущелье Буцраб (родник, Родина — однокоренные, точнее — односмысловые слова).

В детстве отец наказал маленького Расула за ложь, невинную, но — ложь. И тот урок — «на свете нет ничего страшнее лжи» — Гамзатов пронес через годы. В его обращении к читателю зеркально отразилось былое наставление отца: «Если же ты обнаружишь хотя бы крупицу лжи, не медли, выбрось всю книгу целиком — она никуда не годится». Как отразилось оно и в известном восьмистишии о трех поэтах, один из которых только ругал мир, другой только хвалил» но прав оказался только третий: «все то, что плохо, он назвал плохим» а что прекрасно, он назвал прекрасным».

Подробные, яркие воспоминания об отце предшествуют рассказам «День, проведенный с Абуталибом» и «Новая квартира Абуталиба». Житейская достоверность, неоспоримая характерность — этого не отпять у Абуталиба. Но перед нами не индивидуализированный характер, а скорее метафоризированный герой или, как сказано в «Гамбургской драматургии» Г. Лессинга, «скорее олицетворенная идея характера, чем охарактеризованная личность». Обобщенно-типическая материализация народных представлений о жизни, эмблемное выражение сущности народного духа. Гамзатов, создавая образ Абуталиба» нс скрывает, что многое дала ему колоритная фигура лакского певца Абуталиба Гафурова. Но некоторые склонны переоценивать влияние прототипа на персонаж, настаивая на знаке равенства между Абуталибом Гафуровым и гамзатовским Абуталибом. С подобной ситуацией столкнулся и Э. Капиев. Художнику Н. Лакову, который оформлял «Поэта», он в 1941 году писал: «Сулейман не должен быть с портретным сходством — ты угробишь идею всей книги. Наш герой должен быть в типе