Немигающие змеиные глаза прищурились. Усмешка обнажила полукруг сросшихся зубов — таких же, как у шранков, только лишенных клыков и не таких острых. Он заговорил, и на мгновение его лицо стало маской, освещенной ярким солнцем…

В воздухе над ним ожила Суриллическая Точка; яркий свет полился от нее по всей тьме залы.

Пещера была просторной. Над углом, где они сгрудились, взбирались каменные уступы. Далеко ли и высоко ли они уходили, сказать было нельзя, поскольку и в высоту и в ширину они выбегали за пределы круга света. Но хорошо видны были облупившиеся бронзовые клетки, которыми вплотную были уставлены стены террас — жестокие узилища, каждое не более чем на одного человека — их хватило бы на сотни, тысячи людей. Клетки стояли пустыми, лишь тени заполняли их. Несчастные обитатели давным-давно сгнили и наконец обрели свободу.

Хотя Мимара представляла себе, как раньше выглядела зала — ряды истомившихся лиц и стискивающих решетку рук, — больше всего бередили душу надписи, выцарапанные по всей нижней части стены, насколько доставал свет. Свидетельство трагедии эмвама. Мимара словно воочию видела сбившиеся группами отчаявшиеся тени, взгляды, отводимые от творящихся наверху ужасов, чувствовала боль в ушах…

Ее пробрала дрожь, такая сильная, что, кажется, затрепетали глаза в глазницах и суставы.

«Кил-Ауджас…»

Прошло несколько мгновений, прежде чем она поняла, что никто, даже Сома, не разделяет и малой толики ее ужаса. Вместо этого все внимательно вглядывались в полумрак противоположного угла. Даже лорд Косотер.

— Сейен милостливый! — прошипел Галиан, медленно поднимаясь на ноги. Ветер трепал его кожаные юбки, теребил свободные концы повязки на левой ноге. Ксонгис уже шел туда, где сходились все взгляды. Порывы ветра сбивали его с пути.

— Неужели? — воскликнул Ксонгис. Голос его дребезжал от завывания ветра.

Только через несколько секунд глаза Мимары смогли различить ее, выступающую над поверхностью лавового пола. Там стояла клетка другого сорта, достаточно просторная, чтобы вместить морскую галеру. Огромные прутья поднимались из камня, похожие на решетку крепостных ворот, тянулись вверх, загибаясь, как погнутые копья, навстречу своим двойникам, и соединялись с ними. Чуть поодаль Мимара увидела панцирь и челюсти, как будто их снесло течением и повалило на бок, но и таким панцирь был высотой в человеческий рост. Пустая глазница таращилась на мертвый камень стены.

— Мне жаль тебя, — сказал Клирик. — Недолго ты носил эту красоту.

Сарл опустился на колени. Всклокоченные волосы образовывали у него вокруг головы ореол.

— Я называл его дураком! — вскричал он, обращаясь к товарищам, и ухмыльнулся, как помешанный. — Дураком!

Шкуродеры, обессилевшие от ветра, измученные превратностями судьбы, сгрудились в кучу и завороженно глядели на крепкие кости дракона.

Враку.

Источник, из которого неслась ледяная песнь ветра.

Вместе со светом вернулась и способность рассуждать.

На дракона лишних слов не тратили, хотя случайные взгляды то и дело притягивались к изъеденным тлением костям. О погибших друзьях не говорили. Как и положено скальперам, суровым людям, ведущим суровую жизнь. Они давно уже привыкли, что кого-то среди них недостает — Киампаса, Оксворы, многих других. Единственным неизменным их другом оставался погребальный костер.

Вместо пустых разговоров готовились и строили планы.

Как-то получилось, что верховодить стали Галиан и Ксонгис. Мрачная необходимость переписала всю субординацию, как это часто бывает после больших трагедий. Сидя на камне, Капитан только наблюдал и слушал, короткими кивками изъявляя согласие. Сарл безучастно привалился к исчерченной надписями стене, молчал и ничего не делал, то и дело дотрагиваясь до шрама на щеке.

Отличительный знак «нытика».

Мимара ухаживала за Ахкеймионом, а Клирик врачевал Покваса и других при помощи своего причудливого целительского искусства. Нечеловек выдал каждому по крохотной щепотке черного порошка, лечебных спор, который доставал из своей кожаной сумки. Квирри — так он его назвал. По его утверждению, порошок восстанавливал силы, а также помогал справиться с нехваткой пищи и воды. Клирик даже велел им всыпать по чуть-чуть порошка в рот обоих лежавших без сознания.

На вкус порошок был как земля с медом.

Каждый раз, когда Мимара глядела на нечеловека, глаза туманила непонятная робость. Воспоминание о недавно явленной им силе витало вокруг него, как аура, как свидетельство пугающей инаковости. Он казался тяжелее, много жестче, чем окружающие его люди. Мимаре вспомнилось, каким она видела Келлхуса на Андиаминских Высотах: было чувство, что она смотрела на некую неведомую сущность, которая затмевала взгляд, вырастала, ширилась, уходя за пределы зрения, смыкая позади нее объятия…

Позади и вокруг нее.

Мимара вдруг поняла, что повторяет опасения, которые прежде высказывал Ахкеймион. Как бы он истолковал то, что видела она? Это как раз понятно. Как и аспект-император, этот Инкариол, или как там его настоящее имя, принадлежит одной из главных сил мира. Ишроям из прежних времен.

Она до сих пор как наяву видела тот миг, когда он в одиночку прыгнул в гущу завывающих шранков и воспарил, светясь, над жарким озером огня. Эти воспоминания, вкупе с героизмом легенд Верхних пещер и ощущением злобы, въевшейся в камень этой залы, лишь укрепляли ее подозрения, что для нелюдей люди мало отличались от животных, представляли для них некую разновидность шранков, надругательство над их собственным божественным обликом.

Слюной, сколько удавалось собрать, она принялась тщательно счищать соляные корки на скуле колдуна. Белые пятнышки не просто покрывали кожу, а срослись с ней, с каждой родинкой, с каждой порой, только морщинились и выступали над поверхностью, от того что плоть под ними была воспалена. Раны в прямом смысле оказались поверхностными и явно не угрожали жизни. После происшествия на лестнице Мимару больше тревожил его разум, хотя Клирик и уверял ее, что волшебник быстро поправится, особенно когда квирри впитается в кровь.

— Только не надо так низко наклоняться, — сказал он, кивнув на Хору, по-прежнему спрятанную у нее за пазухой.

Устроив Ахкеймиона поудобнее, она села поодаль и достала Хору, влажно впечатавшуюся в ее грудь. Хотя Мимара уже начала привыкать к ее непонятному присутствию, держать ее в руке было странно. Казалось, волнует не сама «безделушка», а весь тварный мир вокруг нее. Непонятно было, почему эта вещь так завладела ею. «Слеза» так и дышала проклятием. Она таила в себе гибель самого сокровенного желания Мимары, то, чего Мимара должна была страшиться более всего, с тех пор как начала практиковаться в заклинаниях. То, что чуть не убило Ахкеймиона.

Свет Суриллической Точки не касался Хоры, вещественный образ которой будто оскорблял глаз. Хора была подобна комочку тени в ладони, ее железные обводы, вязь древнего письма освещались лишь темно-красным сиянием, которое просачивалось через щель входа. Казалось, что «безделушка» мыслит и негодует. Запредельная сила ее Метки казалась не меньшим святотатством. Мимара с трудом могла сосредоточиться, когда смотрела взглядом Немногих. Хора как будто ускользала из поля зрения и мысли каждый раз, когда Мимара концентрировала на ней внимание.