Ответа от семейства Силуани мы не получили ни прямо, ни при посредничестве мистера Нокс-Гилфорда, начальника дяди Сташека Рудницкого. Пытался ли папа иными путями выяснить, насколько тяжело был ранен малыш Аувад? Как здоровье «дай-мне-минутку-нет-у-меня-минутки»? Что рассказала про меня Айша, а о чем умолчала? Если и удалось папе что-либо выяснить, мне он не сказал ни единого слова. До смерти мамы и даже после этого, до самой его смерти, никогда не говорили папа и я о той субботе. Даже случайно не упоминали. И даже спустя много лет, через пять лет после Шестидневной войны, то есть в 1972 году, в день поминовения Малы Рудницкой, когда несчастный Сташек, сидя в своем инвалидном кресле, пол ночи все говорил и говорил, вспоминая всевозможные ситуации, хорошие и ужасные, даже тогда ни словом не обмолвился он о той субботе на вилле Силуани.

Однажды, в 1967 году, после Шестидневной войны, в результате которой Восточный Иерусалим оказался под израильской юрисдикцией, я отправился туда сам. Ранним летним утром, в субботу, именно той дорогой, которой мы шли втроем в ту субботу. Новые железные ворота были установлены в проеме каменных стен, окружавших дом, а перед домом стоял черный, сверкающий, германского производства автомобиль, стекла которого были закрыты серыми матерчатыми шторками. Верх каменных стен, окружавших виллу, был усеян осколками стекла. Было ли так в прошлом, этого я не помнил. Поверх стен виднелись кроны деревьев. Флаг одного из важных иностранных консульств развевался на крыше дома, а рядом с новыми железными воротами красовалась сверкающая медная дощечка, на которой на одном из европейских языков и на арабском были выгравированы название и герб представляемой в Иерусалиме державы. Охранник в цивильной одежде подошел и вопросительно взглянул на меня, я же, извинившись, зашагал в сторону горы Скопус.

* * *

Рана на моем подбородке зажила спустя несколько дней.

Доктор Голландер, детский врач из поликлиники больничной кассы на улице Амос, уже взрезала и выдернула со всей осторожностью нитки швов, наложенных на мой подбородок в ту субботу на станции «скорой помощи».

С того дня, как мне сняли швы, был у нас опущен непроницаемый занавес, скрывший все, что имело отношение к той катастрофе. И тетя Мала, и дядя Сташек как бы включились в эту операцию умолчания. Ни единого слова. Ни о квартале Шейх Джерах, ни об арабских малышах, ни о железной цепи, ни о фруктовых садах и тутовых деревьях, ни о шрамах на подбородке. Табу. Не было. Никогда. Только мама в своей манере бросила вызов непробиваемым стенам цензуры: однажды, когда сидели мы у кухонного стола, каждый на своем месте, причем папы в это время дома не было, рассказала мне мама индийскую притчу:

Много лет тому назад жили-были два монаха, принимавшие на себя всевозможные строгие обеты и аскетические запреты. В частности, дали они обет пешком исходить всю Индию из края в край. И обет полного молчания: ни один из них не произнесет ни единого слова, даже во сне, во все дни их пешего путешествия. Не издаст ни звука. Но вот однажды, когда шли они берегом реки, услышали оба они крик о помощи — кричала женщина, тонущая в бурном потоке. Без слов и разговоров младший из них бросился в воду, на своей спине вынес тонущую женщину на берег, молча положил ее на песок, и оба аскета продолжили путь в полном безмолвии. И вот, спустя полгода или даже целый год, вдруг спросил молодой монах своего товарища: «Скажи мне, как ты думаешь — я согрешил, неся ту женщину на своей спине?» Но товарищ ответил ему вопросом на вопрос: «Что, ты все еще продолжаешь нести ее на своей спине?»

*

Что же до папы, то он вернулся к своим исследованиям. В те дни погружен он был в литературу Древнего Востока, аккадскую, шумерскую, вавилонскую и ассирийскую, изучал древние архивы, результаты раскопок в таких знаменитых местах, как Тель-эль Амарна и Хаттусас (Хаттушаш), был увлечен легендарной библиотекой царя Ашшурбанипала из Ниневии (папа называл его иногда на русский лад «Сарданапал»), читал о странствиях Гильгамеша в поисках тайны бессмертия, а также краткую аккадскую легенду, героем которой был Адапа, правитель города Эреду, сын бога Энки. Груды книг, справочников, словарей громоздились на его столе в окружении целой армии листков и небольших карточек. Вновь пытался он повеселить маму и меня с помощью одной из своих постоянных шуток: если твоя мудрость украдена из одной книги, то ты всего лишь литературный вор. Плагиатор. Но если зачерпнул ты полные пригоршни мудрости, украв их из пяти книг, то теперь ты не вор, а исследователь. А если потрудился и украл из пятидесяти книг, то теперь ты вознесени увенчан титулом «прославленный исследователь».

С каждым днем все более напрягались некие невидимые мускулы Иерусалима. Страшные слухи, порой столь ужасные, что от них стыла кровь, разлетались по нашим кварталам. Были такие, что утверждали, мол, правительство Лондона в ближайшее время эвакуирует из Эрец-Исраэль на две-три недели своих чиновников, чтобы позволить регулярным армиям стран Арабской лиги, основанной по инициативе английского министра иностранных дел А. Идена и являющейся не более чем наряженной в арабскую одежду пособницей англичан, усмирить евреев и захватить Эрец-Исраэль. После чего они, эти армии, откроют дверь британской администрации, которая вернется сюда через черный ход, когда евреи исчезнут. Иерусалим, так считали некоторые из стратегов в бакалейной лавке господина Остера, станет вскоре столицей короля Трансиордании Абдаллы, а мы, евреи… всех нас погрузят на корабли и переправят в лагеря беженцев на Кипре. Или, возможно, рассеют по лагерям перемещенных лиц на островах посреди Индийского океана — на Сейшельских или на острове Маврикий.

Были и другие те, кто, не колеблясь, гневно сообщали слушателям, что еврейское подполье — и ЭЦЕЛ, и ЛЕХИ, и Хагана — своими кровавыми акциями против власти англичан, и особенно, взрывом в гостинице «Царь Давид», центре британской администрации, навлекли на нас сущее несчастье: ни одна империя во все исторические времена не спустит такого, не обойдет молчанием подобные унизительные провокации, и, можно не сомневаться, британцы решили наказать нас кровопусканием. Глупые, поспешные действия наших сионистских лидеров-фанатиков привели к тому, что все британцы пылают к нам ненавистью, и Лондон решил просто позволить арабам подняться и вырезать нас всех. До сих пор британские вооруженные силы стояли между нами и арабскими погромщиками, замыслившими всеобщую резню. Отныне англичане отойдут в сторону, а мы… кровь наша на нас…

Были в нашем квартале и такие, кто рассказывал: знатным людям, богачам из квартала Рехавия, подрядчикам и поставщикам, тем, у кого есть связи с британской администрацией, намекают, дескать, им стоит своевременно покинуть Эрец-Исраэль, или, по меньшей мере, переправить свои семьи в безопасное место. Говорили о той или другой семье, из тех. что перебрались в Америку, о тех или иных функционерах — да именно они, те, кто произносит высокопарные речи, — именно они уже однажды ночью оставили Иерусалим и перебрались всей семьей в Тель-Авив. И уж наверняка, они-то знают точно кое-что, чего мы здесь все и представить пока не можем. Либо представляем себе лишь в наших кошмарных снах.

И были те, кто точно знал про группы арабской молодежи, каждой ночью, прочесывающей наши кварталы: в руках у них кисти и ведерки с краской, и они помечают дома евреев, заранее распределяя их между собой. Рассказывали, что арабские вооруженные шайки, состоящие из приверженцев иерусалимского муфтия, уже заняли практически все склоны гор вокруг города, а британцы, якобы, этого не замечают. И еще говорили, что силы Арабского легиона Трансиордании под командованием бригадира сэра Джона Б. Глобба, он же Глабб-паша, уже заняли различные ключевые позиции по всей стране, чтобы нанести евреям сокрушительный удар еще до того, как сумеют они поднять голову. А вблизи кибуца Рамат Рахель на южной окраине Иерусалима уже окапываются бойцы организации «Мусульманские братья», которым британцы позволили прибыть из Египта с оружием и снаряжением и занять боевые позиции в горах Иерусалима.