и кровью. Мужчина кричит, глядя на обрубок, и падает. Я поворачиваюсь к остальным с пистолетом в руке. Они съеживаются, точно провинившиеся дети. Я делаю шаг к ним. Мое сердце бешено колотится. Мне хочется перебить тут всех, до последнего куска дерьма. Мужчина на тротуаре стонет от боли, вцепившись в искалеченную культю, и мне становится дурно.

Я бросаюсь прочь и бегу, пока у меня не немеют ноги.

Дрожа, падаю и забиваюсь в щель между двумя ветхими многоквартирными домами. Из открытых окон слышны вопли младенцев и собачий лай. Желудок сжимается, и меня тошнит на здешний мусор. Проблевавшись, я плюхаюсь на задницу. Меня трясет. Тот человек теперь умрет. Я собиралась убить остальных. С отвращением отбрасываю пистолет.

С улицы доносится громкий рев и грохот.

Я подползаю к углу, выглядываю в переулок и вижу зеленую вывеску жилого комплекса. Посреди дороги рычит ховербайк на холостом ходу. Здоровенный чувак слезает с него и снимает шлем. По спине рассыпаются белые волосы. Ему не больше двадцати, хотя возраст черных трудно угадать. Он подходит к человеку, которому только что прострелил ногу гарпуном на катушке, установленной на руле байка. В окнах маячат лица жильцов. Черный поднимает человека одной рукой, а другой вытаскивает из чехла на спине остроконечный молоток. Отворачиваюсь, и меня опять чуть не выворачивает наизнанку, когда я слышу чавкающий звук пробитого черепа. Лица в окнах исчезают, а байк уносится прочь, волоча за собой на тросе гарпуна рыжеволосую жертву.

Я подбираю пистолет.

На улицах меня найдут. Я смотрю вверх и вижу все те же старые трамвайные пути. Если вскарабкаться туда, я смогу идти по ним. В любом случае кто-нибудь может увидеть меня, но стоит рискнуть.

Я забираюсь по растрескавшейся бетонной опоре, поранив пальцы до крови. Между ржавыми рельсами имеется углубление, и благодаря этому я могу двигаться вперед, оставаясь незаметной снизу. Только это и спасает мне жизнь. Пока я иду по трамвайной линии, байкеры обыскивают улицы. Как будто весь теневой мир Затерянного города проснулся и пытается меня разыскать. Кто все эти люди?

В течение следующего часа я прохожу мимо нескольких общественных гравилифтов, но все они охраняются парнями в черных пальто и с хромированными приборами ночного видения. В конце концов, изнемогающая и дрожащая, я нахожу заброшенную лестницу рядом с гравилифтом. Это место осталось без надзора.

Бездомные собаки рычат на меня, их глаза горят по углам на крытых лестничных площадках, пока я шагаю наверх, к огням Гипериона, сверкающим выше на добрых девяносто уровней. По мере того как я поднимаюсь к более освещенным, более респектабельным районам города, по воздуху над бульварами начинают проноситься флаеры. На мостовых перекрестках мелькают наземные машины и трамваи.

Я пригибаюсь, чувствуя на себе чей-нибудь взгляд, и сжимаю рукоять пистолета под пиджаком так, что белеют костяшки пальцев. У меня есть оружие, и теперь я ни за что с ним не расстанусь.

Спустя какое-то время перестаю задирать голову. Сколько ни смотри наверх, слой смога не становится ближе. Этот город не предназначен для пешеходов. Здесь не у кого попросить помощи, и даже если бы я наткнулась на стражей, вряд ли у меня хватило бы духу обратиться к ним. Я слишком напугана. Особенно после того, что случилось в прошлый раз. Кто поверит в мою историю? И кто гарантирует, что они не на содержании у тех людей, на которых работает Филипп? Как тот розовый улыбался… Вспомню – и мороз по коже. Знобит сильнее, чем от проклятого дождя.

Сияющая, красивая улыбка, а внутри гниль. Как и все остальное в Затерянном городе.

Я бы сделала все, что угодно, только бы оказаться дома. Не в цитадели. Не в лагере. В шахте. В окружении семьи. Вернуться бы в то время, когда мир еще не принялся пожирать нас одного за другим.

Ава, почему нас стирают с лица земли?

Я говорю с ней, как будто у нее есть ответы. Но в результате лишь появляются новые сомнения. В цитадели есть пара матерей, отчаянно разыскивающих своих детей. Детей, которых я потеряла.

Мои ноги горят. Каждый шаг дается тяжелее предыдущего. Кажется, целую жизнь назад я думала, что здесь низкая гравитация. Это было, когда мы с Филиппом гуляли по Променаду. Неужели все это было ложью? Даже боль, которую я в нем видела? Я поднимаюсь на следующий уровень. И на следующий. Шевелить задницей меня заставляет гнев. Я злюсь на Филиппа за то, что он использовал меня, на бродяг, решивших, что я их добыча, на себя – за то, что доверилась кому-то на этой треклятой луне…

Я почти у цели. Лестница стала чище. Граффити закрашены серой краской. Здесь больше света. Больше машин. Больше звуков нормальной городской жизни – сирены, реклама. Бродячие собаки теперь попадаются поодиночке и машут хвостами, когда я прохожу мимо. Я под самым слоем смога. Вижу неоновые пятна голографической рекламы, просвечивающей сквозь серую пелену, и контрольно-пропускной пункт. Вход на расположенные над смогом уровни Променада охраняется. Если я решу идти выше, придется пройти досмотр. Я могу остаться на нижнем уровне: здесь магазины, огни, снующие по улицам люди.

Смотрю на город сквозь дождь. Облачко дыхания колышется перед моим лицом.

Я могу исчезнуть.

Могу найти способ сбежать.

Но если я поступлю так, что из этого выйдет? Буду жить, как Филипп, – просто еще одна язва на теле общества? Никогда больше не увижу Лиама?.. Влага просачивается сквозь мокрый пиджак. Я снова и снова вспоминаю лицо сестры в тот момент, когда мы расстались в лагере 121: страх в ее глазах, доверие, с которым она просила меня защитить ее сына… Все, что осталось от меня прежней, разбивается вдребезги, когда я понимаю, что́ сегодня сотворила с другими людьми. Помогла украсть чужих детей. Смотрела, как человек, вытащивший меня из ада, умирает, лежа на земле. Я прислоняюсь к бетонному ограждению, чтобы перевести дыхание.

Вокруг шумит город. Но я словно вдали отсюда. Слышу смех своих племянников и племянниц, вспоминаю улыбку отца, обнаружившего, что я надела его ботинки. Мне больно за мою мать, которая заслуживала гораздо большего, чем увядание и смерть, подкравшуюся изнутри. Я скучаю по братьям, ушедшим на войну, и снова вижу, как сестра сидит на ржавой антенне, смотрит на лагерь и мечтает о звездах, до которых ей никогда не добраться. И я чувствую, как в моей груди зарождается гнев – всепоглощающий, яростный гнев на людей, уничтожающих семьи, охотящихся на собратьев.

Правительница не защитила мою семью, но я