на столах, распевая «Дэнни-Бой», и в какой-то момент, по неизвестной причине, начинал делать приседания, а потом заваливался спать в третьем алькове от двери, словно в личном купе ночного поезда. Я много раз хотел представиться ему – мистер Выходной? Я – Паленый, – но мне не удавалось с ним заговорить. По Выходному можно было сверять часы, и точно так же, как все были уверены, что он появится в пятницу вечером, никто не сомневался, что утром в понедельник он пойдет в своем элегантном костюме по Плэндом-роуд, спеша на утренний поезд. Сложно было сказать, кто он в этот момент – мистер Выходной, который ходит во сне, или мистер Будний, едва очнувшийся от кошмара.

Мало кто в «Публиканах» об этом знал, но сильней всего от обвала на рынке пострадал Стив. С его баром в Нижнем Манхэттене начались проблемы. Стив мечтал, что роскошные «Публиканы на причале» станут заведением, где полощут рот «Кристаллом» вместо зубного эликсира, но теперь его клиенты едва ли не побирались. Последнее, что могло прийти им в голову, это заказать дорогущий сочный стейк и переоцененную бутылку изысканного вина. Стив терял миллионы. Мог лишиться дома, вынеси банк такое решение. А главное, он утратил самое ценное, что имел. Уверенность в себе. С баром в Манхассете все было в порядке, но Стив хотел преуспеть на большой сцене, прорваться в высшую лигу. Скорее всего, богатство, которое он наблюдал в баре, заставило его задуматься о таком. Стива испортили его собственные клиенты. Он перевидал сотни людей, приходивших в «Публиканы» отпраздновать очередную удачу, и со временем решил, что хочет участвовать в вечеринке, а не обслуживать ее. «Публиканы на причале» были его шансом. Думая, что это будет легко, он переоценил свои силы, и теперь, впервые за его волшебную жизнь, терпел поражение, и очень тяжелое, а «Публиканы на причале» служили этому поражению памятником. Они стояли там, в конце причала, пустые, как могила. Очень хорошо освещенная могила, за которую Стив платил сорок пять тысяч долларов аренды ежемесячно.

– Стив плоховато выглядит, – сказал я дяде Чарли за пару дней до начала стажировки.

Мы оба оглянулись и посмотрели на Стива, который стоял у стройки злой, сбитый с толку, едва держащийся на ногах. Никакой чеширской улыбки. Ни следа от нее.

– Он выглядит, – сказал дядя Чарли, – как Хэглер в последних раундах.

В новых подтяжках и галстуке в тон – рождественский подарок от мамы – я первым явился в редакцию в первый рабочий день 1989 года. Ботинки сверкают, волосы напомажены, карандаши острые, как иглы. Редакторы дали мне тему – бандитские разборки на Ист-Сайде, – на которую я набросился, словно на Уотергейт. Я успел настрочить восемьсот слов до срока сдачи, и, поскольку страшно нервничал, у меня получилась не статья, а катастрофа. Как будто ее писал Твоюжмать. Редакторы внесли поправки – резкие, радикальные, в духе профессора Люцифера, – и похоронили статью в разделе местных новостей.

В электричке обратно в Манхассет я говорил себе, что должен найти способ успокаиваться перед сдачей. Представлял, как Спортсмен делает последнюю ставку в серии из девяти. Как Макгроу бросает мяч, когда все базы заняты и решается исход игры. Как Боб-Коп вылавливает очередного утопленника, дядя Чарли танцует фламинговое танго, пока мафиози думают, как разделаться с ним, а Джоуи Ди с безмятежным лицом выбивает дурь из очередного пьянчуги. Расслабьсяпацанпросторасслабься. Я думал о них, и это помогало.

В конце недели редакторы послали меня в Бруклин, где девочка-подросток погибла, случайно попав в перестрелку двух враждующих группировок. Я опросил ее друзей, учителей и соседей. Она хотела стать писательницей, говорили они. Недавно поступила в колледж и мечтала оказаться следующей Элис Уокер[41]. Ее жизнь, как и моя, только начиналась, и я почел за честь написать о ней, рассказать о ее смерти, не оставившей ей выбора. Я потратил на статью час, после чего нажал кнопку отправки у себя на компьютере. Редакторы внесли несколько незначительных поправок и поместили статью на первую полосу. Отличная работа, сказали они с удивлением.

Мне хотелось зайти в «Публиканы» и рассказать парням, какой хороший у меня выдался день, но я поклялся всю стажировку туда не заглядывать. И старался поменьше думать о принесенной клятве. Мне не хотелось признавать, что бар может быть препятствием к успеху, равно как и разбираться, почему мне сложно расслабиться в конце тяжелого дня. Лежа без сна в четыре утра, слушая, как Луи разжигает свой гриль, я спрашивал себя, почему настолько напряжен. Не может быть, что причина заключается в отсутствии алкоголя, и это точно не просто стресс. Есть что-то еще. Может, надежда?

Постепенно я научился расслабляться перед сдачей статьи. Начал даже радоваться этому моменту и тут осознал, что пошло не так в Йеле. Первый шаг в учебе, сообразил я, это отказ от всего, что ты знал раньше, от старых привычек и ложных предположений. Никто со мной об этом не говорил, но во время стажировки это стало очевидно. Когда материал горит, у тебя нет времени на старые привычки – на все то, чем я обычно занимался, прежде чем начать писать: составление списков великих слов и волнение, как они прозвучат. Время есть только на факты, поэтому отказ от былых привычек происходит сам по себе, почти вынужденно. Садясь писать статью в «Таймс», я делал глубокий вдох и напоминал себе говорить только правду, тогда я найду нужные слова, точнее, они сами меня найдут. У меня не осталось никаких иллюзий. Я не пишу стихи. И вообще пишу довольно плохо. Но, по крайней мере, материалы, под которыми стоит моя подпись, становятся другими. В них есть ясность, авторитетность – то, чего мне никак не удавалось добиться раньше, и уж точно не в романе о «Публиканах».

Примерно на половине стажировки один их старших редакторов «Таймс» прислал начальнику отдела городских новостей записку, которую тот передал мне.

«Кто такой этот Джей Ар Мёрингер? – спрашивал старший редактор. – Поздравьте