Задача левых состоит не в том, чтобы, принимая участие в народных выступлениях, попутно продавать свои газеты и разъяснять своим слушателям эксплуататорскую сущность капитализма. Необходимо проводить в рамках массового движения свою линию, направленную на консолидацию его программы, укрепление солидарности, создание четкой системы координации и единого демократического руководства. В конечном счете, превратить выступления угнетенного большинства в фактор борьбы за власть.

Если левые не будут заниматься политикой внутри массового социального движения, политику ему будут навязывать извне и сверху. Народные протесты все равно станут частью борьбы за власть, но не между низами и верхами общества, а между соперничающими группировками элит. А массы останутся, даже в своем сопротивлении, объектом манипулирования. Всеми силами выступать против этого — важнейшая задача марксистов в условиях политического кризиса. И особенно в странах, где политическая культура масс еще не сформирована опытом успешной классовой борьбы.

Российская специфика

Российские элиты могли чувствовать себя в полной безопасности, зная, что социальный протест — отдельно, а политика — отдельно. Идеология же, по большому счету, не имела отношения ни к тому, ни к другому.

Власть имущим опасно лишь соединение разных форм протеста. Перемены начинаются тогда, когда противники системы не просто объединяются, но и фокусируют свой протест на конкретных институтах власти, на ключевых элементах системы. В России, где власть становится все более авторитарной, речь идет не просто о защите демократических свобод, а о том, что социальный и антивоенный протест является единственно эффективной формой защиты гражданских прав.

Политические условия, в которых действуют российские политики, весьма специфичны. Они делают лишь то, что им позволяют. И они таковы, какова породившая их среда — полная мещанских предрассудков и бюрократических страхов. Российскую оппозицию с 1993 года парализовал страх. Расстрел парламента 4 октября 1993 года оказался впечатляющим уроком, который усвоили все. Оппозиция готова была бороться против власти лишь в той форме, какую разрешала сама власть, и лишь по тем вопросам, которые сама власть ей поручала. На протяжении почти десяти лет левые дружно критиковали Компартию РФ и ее лидера Геннадия Зюганова, напоминая, что за ее ритуальной риторикой скрывается пошлое соглашательство. Но насколько радикальнее и смелее оказывались те, кто предлагал себя на замену Зюганову? Партии и группы, выступавшие в качестве альтернативы КПРФ, повторяли недостатки зюгановской организации с той только разницей, что они были меньше, слабее. Вместо того чтобы бороться, они бегали в администрацию президента, выпрашивай у нее разрешения стать альтернативой — не власти, а все тому же Зюганову.

Однако дело не только в политиках, но и в обществе. Если политики, возглавлявшие оппозицию, показали себя оппортунистами, трусами и предателями, почему общество не отвергло их, почему не выработало новых форм самозащиты? Почему, в конце концов, знаменитый советский рабочий класс так легко дал себя подчинить капиталу?

Реставрация капитализма, произошедшая в 1990-е годы, породила два типа пророчеств. Либеральные авторы обещали, что после нескольких бурных лет наступит эпоха процветания, а главное — вырастет новое поколение свободных людей, не деформированных советским опытом. Зона риска — первые 10–15 лет, пока смена поколений еще не произошла. Если люди, психологически сформировавшиеся в СССР, и будут испытывать трудности при адаптации к новой реальности, то следующее поколение сможет сделать это без труда (что будет означать и окончательное торжество либерального проекта). Напротив, представители советского марксизма утверждали, что реставрация буржуазных отношений неизбежно вызовет активное сопротивление рабочего класса, вследствие чего начнется новый революционный подъем.

Исторически горизонт и тех и других пророчеств был ограничен 1990-ми годами — вследствие этого мы видим постоянный страх перед социальным взрывом (среди либералов), и, одновременно (на левом фланге), напряженное ожидание массового народного сопротивления.

Обе точки зрения оказались неверны. Несмотря на вспышки протеста в начале 1990-х годов, ситуация оставалась под контролем властей. Выступления 1993 года в Москве были подавлены именно потому, что не получили поддержки широких масс в масштабах страны. Но и либеральный прогноз не оправдался. Мало того, что обещанный парадиз не наступил (прогнозы оппозиции относительно мрачных экономических перспектив на системном уровне оправдались), но и новое поколение, выросшее при капитализме, не оказалось лояльным. Массовые выступления протеста начались через 12 лет после начала реформ, в январе 2005 года, то есть именно тогда, когда, по прогнозам либералов, «привыкание» народа к новым правилам жизни должно стать окончательным.

Ни та, ни другая сторона не понимали специфики переходного периода. Распад советской экономики породил беспрецедентный спад производства. Опыт мировой истории свидетельствует, что рабочее движение оказывается на подъеме тогда, когда и экономика находится на подъеме. Нет смысла бастовать на предприятии, которое оказалось на грани закрытия.

Однако еще более важным фактором стала социальная дезорганизация 1990-х. Масса людей утратила старый социальный статус, не обретя нового. Люди не осознавали своих интересов просто потому, что консолидированного, определенного интереса у них объективно не было.

Как определить социальный статус рабочего, который не получает зарплату? Пролетарий? Раб? Но тот же рабочий получает «натуральную компенсацию» в виде продукции своего завода или товаров по бартеру. Эти изделия он и члены его семьи продают на рынке. Может быть, они стали коммерсантами? Мелкими буржуа? Между тем питаются они картошкой со своего огорода. Что это — новое крестьянство? Возврат к натуральному хозяйству?

«Многие наемные работники даже не могут быть признаны вполне „рабочими“, — сетовал известный экономист Андрей Колганов. — Источники существования миллионов из них — это в первую очередь не заработная плата на основном рабочем месте, а нелегальная занятость в мелком бизнесе или в качестве наемных рабочих в торговле и сфере услуг, натуральные доходы с садовых участков, плюс пенсии и пособия членов семьи».[524]

Следствием такого положения дел было и вполне закономерное отсутствие классового сознания. «Полная потеря классом исторической памяти, — констатировала леворадикальная газета „Бумбараш-2017“. — Белые, чистые листы бумаги. Рабочие скучены тысячами и десятками тысяч на просторных площадях. Их мозолистая рука лежит на заводах и фабриках и может в любой момент остановить производство. По сути, сегодня в среднем это миллионы отдельных граждан, не идентифицирующих себя как класс. У них нет солидарности даже в борьбе за заработную плату, борьбе, которую они, в принципе, могут вести самостоятельно. Для простой экономической борьбы за лишний рубль ни марксизм, ни коммунистическая партия не нужны. Но сегодня в классе часто нет и такой борьбы. Есть страх, есть конформистские настроения, есть близкие знакомства с начальством. Есть уступчивость, разобщенность, замкнутость, конкуренция между рабочими».[525]