– Абрамсон, ты чего наворотил? – чуть не плача от злости вопросил он, хлопнув пачкой формуляров перед апоплексическим носом главного диспетчера. – Чурбан ты с глазами, штанами тут трясешь с девкой этой!

– Я не чурбан, – обиделся Абрамсон, – а что бы вы сами хотели? Это была единственная возможность получить…

– Срок получить, вместе с этим армянским абреком и со мной, идиотом, в придачу. Ага, тут и Бирюлева подписи! Хорошо! Не скучно будет лес валить. Так и вижу тебя, Абрамсон, в заполярной тайге, с топором в руках. Предупреждали меня. Гнать тебя надо было поганой метлой.

– Возьмите себя в руки, товарищ Слепко! Идите лучше к своему Григорьянцу, он вам все популярно растолкует, а мне, извините, недосуг. В конце концов, это теперь самая обычная практика! Все будет оформлено таким образом, что никто не придерется.

– Оформлено… Понимаю. А кто-то и для личных целей оформить может, так?

– Мне это соображение почему-то в голову не приходило. Как бы вам популярно объяснить? Кто-то всегда может пырнуть вас ножиком. Теоретически любой может. Разобрались бы лучше с Черепковым.

– А что с ним?

– Из трех «опрокидов» на данный момент сдан только один, из двадцати бункерных затворов – ни одного. Я звонил им сегодня по поводу стрелок, так отвечают, что только вчера начали их изготовление, а вы должны понять, стрелки…

– Хорошо, разберусь, – Слепко встал.

– И вот еще что, Слепко, – Абрамсон перешел вдруг на визгливый крик, вислые его губы запрыгали, – вы не смеете меня постоянно оскорблять! Слышите, не смеете!

– Правильно, вас не оскорблять надо… – Слепко сделал движение пальцами, словно давил вредное насекомое, и вышел.

Он решил не тешить больше мерзавца Черепкова телефонными звонками, а лично наведаться на завод. И немедленно. Через десять минут он уже несся по ночному проселку. Заспанный, осунувшийся за последние дни, шофер глядел неприязненно. На душе у Евгения Семеновича было темно. Темнее, чем за окном.

Завод, к счастью, работал в ночную смену. Слепко навел там шороху. Черепков был поднят с мягкой постельки и смачно растерт по натертому паркету. В таком состоянии он заметно помягчел и бросил наконец все наличные силы на нужды восемнадцатой шахты.

Выпустив пар, Евгений Семенович осознал вдруг, что на Абрамсона накинулся, пожалуй, совершенно напрасно. Человек неплохо делал свою работу, а к махинациям Григорьянца имел отношение лишь постольку-поскольку. «Чего доброго, раскиснет, кого тогда вместо него? Этого, как его, Аркадия? Нет, нельзя, не потянет. Неудачно как все получилось. Придется теперь извиняться. Скажу – погорячился, мол, с кем не бывает, прости, сердешный друг Исаич. Тем более правильно он сказал: такие махинации теперь самое обычное дело».

Но по возвращении оказалось, что диспетчерская работает в обычном режиме. По всей стройке как раз разносился искаженный громкоговорителями голос Абрамсона, невнятно бормочущий очередную сводку. «Не буду извиняться, – решил Слепко, – перетопчется! Ничего, ему полезно. Хоть бы Бирюль пораньше меня сменил». Над рваной каймой далекого леса поднимался раскаленный красный диск.

В этот самый момент произошли два важных события. Во-первых, умер Бодрей Ахметов. Умер он внезапно и очень не вовремя. Капитан Котиков только что закончил его допрашивать, причем закончил успешно. Непроизвольно высунув кончик языка, он как раз дописывал протокол, согласно которому Ахметов во всем чистосердечно признался, то есть признался в том, что подложить под подшипник промасленные концы его заставили Бирюлев и бывший главный инженер шахты Красильников. Вдруг Котиков услышал негромкий стук. Глянул, – голова подследственного уже обвисла, зрачки неподвижно уставлены на свет лампы, а тело невозможно скрючилось на привинченном к полу стуле. Упасть со стула оно не могло, потому что было к нему привязано. Стук издавали каблуки его сапог, так как ноги еще дергались. Котиков был просто убит. Он совершенно не представлял, как доложить о произошедшем полковнику Чеснокову.

Второе важное событие заключалось в том, что с северо-востока в поселок въехал длинный караван грузовиков с разнокалиберными, выпирающими из-под брезента грузами. Головная машина остановилась у штаба. Из кабины спустился главный механик Квитко. Увидев подъезжающего Евгения Семеновича, он подошел и бесстрастно доложил, что по независящим причинам выполнить указание за одни сутки ему не удалось.

– Но ты привез все по списку?

– Так точно.

– Хорошо. Иди сейчас в диспетчерскую, это у складов, найдешь, возьми резервную бригаду, разгрузись и приступай к монтажу оборудования. Там еще с ремонтного завода люди работать будут, определишься на месте. Да, должен тебе сообщить, что до окончания восстановления шахты осталось меньше двух суток. Как, справишься?

– Как прикажете. Разрешите идти?

– Иди.

«Странный все-таки человек», – подумал Евгений Семенович, поднимаясь на крыльцо.

На половине участков возникло небольшое отставание. Это была уже тенденция. Замначальника строительства распорядился немедленно собрать прорабов. Все они выглядели так себе, похоже, еле держались. Слепко вслух зачитал последнюю сводку, напряженно всматриваясь в листок. С недавних пор глаза у него стали что-то портиться. Закончив чтение, он буднично, по-деловому, снял с должности троих прорабов и, мерно прохаживаясь перед молчавшими подчиненными, выдал им краткую нотацию. Люди глядели угрюмо, но с пониманием. Слепко решил закончить воспитательную беседу задушевно.

– Вот Плюхина я сколько раз уже предупреждал, а он ни мычит ни телится, так что, понимаете, пришлось…

– Да ништяк, товарищ начальник, все правильно. Разве ж мы… – ответил один из прорабов. Остальные тоже забубнили, что «все правильно».

Слепко отпустил людей и продиктовал Розе имена снятых и назначаемых на их места работников для оформления в приказе. Подошел Бирюлев.

– Думаю, на два дня их хватит, – сказал ему Евгений Семенович, – но я в этом не уверен.

– Иди, Жень, поспи. Выглядишь ты отвратно.

– Я тут с Абрамсоном поругался, потом к Черепкову ездил.

– Да? И как?

– Надеюсь, помогло.

На улице его поджидал Загоруйко, один из уволенных.

– Товарищ начальник…

– Чего тебе?

– Не губите!

– Вот еще! Тебя предупреждали.

– Ваша правда.

– Вот и гуляй теперь.

– Я исправлюсь!

Слепко ускорил шаг.

– Вот те крест, исправлюсь! Ведь пропаду теперь!

– А раньше о чем думал?

– Простите!

– Бог простит. Я уже на твое место человека поставил.

– Не справится он.

– Ладно, черт с тобой, иди скажи Бирюлеву, что я не возражаю.