А Гена весь ушел в любовь и виноватился – Лена об этом вспоминает, – когда слишком надолго, ему казалось, изменял любимой женщине с неподдающейся повестью. Или с романом.

Так что и эта книга вышла не как обычно у писательских жен – о книгах, о литературных связях и взаимоотношениях, о друзьях и недругах, – а о любви. Слава Богу, взаимной.

Творческую биографию писателя по воспоминаниям Лены Добужинской не восстановишь. А вот позавидовать – и ему и ей – можно.

Михаил Веллер. Любовь и страсть. – М.: ACT, 2014.

Странные штуки выкидывают подчас русские писатели: пускаются, например, под старость пасти народы и/или учиться грамоте у крестьянских детей.

Вот и Михаил Веллер. Ведь как славно начинал – остроумными «Легендами Невского проспекта», памятной повестью «Ножик Сережи Довлатова» в «Знамени». Выпустил несколько десятков книжек разного достоинства, и вдруг… Вдруг не только стал звездой телевизионных ток-шоу но и – шутка сказать, единственный, может быть, у нас случай – трехтомным трактатом утвердил собственную философскую систему, именуемую энергоэволюционизмом.

Литературные критики – по крайней мере статусные – писать о нем перестали. И в номинационных списках заметных литературных премий его имени тоже нет. Да и как номинировать, предположим, «Любовь и страсть», если Веллер в этом роскошно изданном фолианте задался целью не литературе послужить, а обучить науке страсти нежной вот именно что «крестьянских детей». Или тех, кто замещает сейчас эту вакансию, то есть неуков, книжек вообще-то не читающих, но согласившихся узнать самые ходовые библейские и античные легенды, а также получить, в кратком пересказе, представление о десятках сюжетов мировой классики – от «Тристана и Изольды» до, разумеется, «Лолиты».

Сомневаюсь, что на эту книгу появятся более пространные, чем моя, рецензии в литературной печати. Но не сомневаюсь, что ее с жадностию проглотят те, кто в радио– и телеэфире привык Михаила Иосифовича слушать.

И слушаться.

Борис Примеров. И нецелованным умру я… Стихи и поэмы. Предисловие Марины Кудимовой. – М., 2013.

И в жизни, и в литературе мы с ним были антиподами. Как земляки, здоровались, конечно. Но… В наши молодые 1960– 1970-е он исступленно, до взвизга, клял то, что тогда называли «книжной поэзией» и что в моих глазах только и было поэзией. А в 1990-е, когда ненавистная мне советская власть наконец-то приказала долго жить, выбил, будто на меди, чеканные строки:

«Когда-нибудь, достигнув совершенства, Великолепным пятистопным ямбом, Цезурою преображая ритмы, Я возвращусь в Советскую страну, В союз советских сказочных республик, Назначенного часа ожидая, Где голос наливался, словно колос, Где яблоками созревала мысль, Где песня лебединая поэта Брала начало с самой первой строчки, И очень грубо кованые речи Просторный возводили Храм Свобод. Там человек был гордым, будто знамя, Что трепетало над рейхстагом падшим…».

Воля ваша, так, но очень редко, бывает. Все – чужое, все кажущееся тебе фальшивым, и все – поэзия. Как случилось, может быть, только у Александра Межирова в его – что ни говорите, а все-таки бессмертном – стихотворении «Коммунисты, вперед!».

Вот и сейчас, листая книгу, вышедшую спустя почти двадцать лет после смерти Бориса Примерова, я, совсем как в молодости, ежусь от несовпадения и наших чувств, и наших мыслей, и наших культурных, простите мне ученое слово, приоритетов. Но глаз нет-нет да и выхватит сильную строку, потом другую, остановится на строфе, которую стоило бы обдумать, а еще лучше – запомнить, вернется назад, снова двинется вперед – от стихотворения к стихотворению…

Не мой поэт. Совсем не мой. Но поэт.

Леонид Шевченко. Саламандра. Предисловие Елены Ластовиной, составление и послесловие Сергея Калашникова. – Волгоград, 2014.

Когда поэт умирает, его стихи укрупняются. И даже в том, что казалось биографическим «сором», угадывается задним числом некий высший Промысел.

Леонид Шевченко – а я помню его по семинару, который мы с Татьяной Бек вели в Литературном институте – очень торопился. Все успеть, все попробовать, на все нанести свою мету. Будто знал, что век его уже измерен и надо свои дни заполнить стихами. Результат – прижизненные книги с выразительными названиями «История болезни», «Рок» и вышедший спустя год после нелепой смерти сборник «Мистерии». А теперь вот – «Саламандра», вся составленная по рукописям 1997 года.

Читать трудно. И не только потому, что тебе известна трагическая подкладка самых безмятежных, казалось бы, стихов, благо, безмятежности в книге совсем не много. Больше надсады, и голос чаще звучит, будто сорванный до хрипа, и нет ни секунды на то, чтобы притормозить и довести эту лихорадочную стенограмму мыслей и чувств до уровня лирического шедевра.

Кто знает, будь Леониду Шевченко отпущено подольше, он бы еще, возможно, вернулся к этим стихам, сделал их суше, точнее, короче. Оставив только шедевры и то, что прочитывается как свидетельство – о времени и о себе:

Когда я Слуцкого пролистываю том,

Я вспоминаю сумасшедший дом,

Где я валялся. Во-вторых, державу,

Где вырос я и собирался жить.

Потом ее решили упразднить,

Не объясняя, по какому праву.

Все кровь и пот, все это кровь и пот,

Я больше не поэт, не патриот,

Я психбольной, испуганная крыса.

Не время трехголовое мое

Меня волнует, а небытие,

В которое отправили Бориса.

Давид Самойлов. Памятные записки. Составление Г. И. Медведевой и А. С. Немзера, предисловие Г. И. Медведевой, сопроводительная статья А. С. Немзера. – М.: Время, 2014.

Откликаться на переиздания у нас не принято. А «Памятные записки» выходят уже в третий раз, все приращиваясь и новыми страницами из архива поэта, и новыми посильными соображениями публикаторов. Так что открыл я книгу лишь затем, чтобы оценить труды вдовы – Галины Ивановны Самойловой-Медведевой и Андрея Семеновича Немзера, ставшего в последнее десятилетие авторитетнейшим интерпретатором самойловского стиха и самойловской мысли.

Но Самойлов – из тех авторов, которого как откроешь, так и будешь заново читать, пока не доберешься до выходных данных издания. А потом уже, по закладкам, опять пройдешь к соображениям, что всегда внове, но сейчас вдруг особенно актуализировались.

Например, вот к этому:

«Ничто больше не сближает нашу правящую проходимскую элиту с нашей страждущей интеллектуальной эссенцией, чем презрение к народу.

Не знаю, достоин ли каждый народ своего правительства, но уж наша уксусная эссенция вполне достойна именно нашего правительства.

Ибо хамско-элитарный взгляд на народ вполне соответствует хамско-элитарному устройству власти.

Что, дескать, за народ, и кто он, и где он есть, если как бы вовсе и не существует, если можно с ним и так и эдак?»