Мы снова вернулись к полкам в гостиной. Он забыл показать мне свое издание По. Я сказал, что как раз недавно перечитывал «Приключения Артура Гордона Пима».

— Не далее, как вчера, мы говорили о «Пиме» с Биоем Касаресом, — ответил Борхес. Биой Касарес был соавтором нескольких его рассказов. — До чего же странный конец у этой книги: свет и тьма.

— И корабль, полный трупов.

— Да, — несколько растерянно отозвался Борхес. — Я читал это очень давно, еще до того, как ослеп. Это самая великая книга По.

— Я с удовольствием почитаю вам его.

— Приходите завтра вечером, — предложил Борхес. — Где-нибудь в половине восьмого. Вы прочтете мне пару глав из «Пима», и мы вместе поужинаем.

Я снял с кресла свой пиджак. Белый кот все это время жевал его рукав. Рукав был мокрым, зато кот успел заснуть. Он лежал на спине, раскинув лапы, как будто ждал, что я почешу ему живот. Его глаза были плотно закрыты.

Это была Страстная пятница. Вся Латинская Америка вышла на крестные ходы: люди в траурных одеждах несли изображения Христа и Распятия на вершины вулканических гор, занимались самоистязанием и громко молились, стоя на коленях, демонстрируя целый парад самых разнообразных черепов. Однако в самом Буэнос-Айресе не было заметно столь массового религиозного рвения. В этом суетном городе почитание Христа вылилось в очередной кинопрокат. «Джулия», получившая недавно целую кучу «Оскаров», выходила на экраны в Страстную пятницу, и из-за этого театры пустовали. На другой стороне улицы, в кинотеатре «Электрик», давали «Десять заповедей» — эпическую библейскую ленту пятидесятых годов. Очередь к кассе растянулась на два квартала. А на ленту Дзефирелли «Иисус из Назарета» собралась такая толпа, что около пяти сотен фанатов покорно мокли прямо на улице под дождем.

Я провел время, разбирая каракули, наспех нацарапанные мной накануне вечером. Благодаря тому, что Борхес был слеп, я мог не глядя вести записи прямо во время беседы. И снова я спустился в метро в Буэнос-Айресе, чтобы попасть на условленную встречу.

— Пора читать По, — сказал он. — Пожалуйста, садитесь.

Томик По уже лежал на стуле рядом с креслом. Я взял его и нашел начало «Пима», но, прежде чем я приступил к чтению, Борхес сказал:

— Я думал о «Семи столпах мудрости». Это удивительно скучная книга, хотя каждая ее страница является шедевром. И я не могу понять почему.

— Он хотел написать великую книгу. Джордж Бернард Шоу посоветовал ему использовать как можно больше точек с запятой. Лоуренс писал бесконечными фразами в полной уверенности, что чем грандиознее предложение, тем величавее оно будет казаться читателю. А в итоге книга оказалась скучной и вдобавок совершенно лишенной юмора. А разве книга об арабах может быть не смешной?

— «Гекльберри Финн» — великая книга, — сказал Борхес. — И смешная. Но конец у нее нехороший. Том Сойер все портит своим появлением. И еще негр Джим, — Борхес опять принялся выхватывать что-то из воздуха, — да, у нас тут был невольничий рынок в Ретиро. Моя семья была небогатой. Мы могли себе позволить не больше пяти-шести рабов. Но некоторые семьи имели по тридцать-сорок.

Я читал, что четверть населения Аргентины когда-то были черными. Но теперь в Аргентине вообще не было черных. Я спросил у Борхеса, почему так получилось.

— Это действительно загадочно. Но я сам помню, как видел их во множестве, — Борхес выглядел так моложаво, что как-то не укладывалось в голове, что он ровесник века. Я не мог поручиться за его объективность, но до сих пор это был самый достойный доверия свидетель, которого мне пришлось встретить за время путешествия. — Они были поварами, садовниками, дворниками, — продолжал он. — Я понятия не имею, что с ними произошло.

— Говорят, они умерли от туберкулеза.

— Но почему они не умерли от туберкулеза в Монтевидео? Это ведь не так далеко, правда? Есть еще одна версия, не менее дурацкая, будто у них началась война с индейцами и индейцы и негры вырезали друг друга. Якобы это произошло где-то в 1850-х годах, но и это неправда. В 1914 году здесь, в Бэунос-Айресе, еще было полно негров, их встречали буквально на каждом шагу. Или, чтобы быть точным, лучше сказать, в 1910 году, — он вдруг рассмеялся. — Они не слишком-то убивались за работой. Считается, что это очень хорошо — иметь примесь индейской крови, но с черной кровью дело обстоит иначе, верно? В Буэнос-Айресе немало процветающих семей, которые ее имеют, — всего лишь легкий мазок кисти, понимаете? Дядя всегда мне говорил: «Хорхе, ты бездельничаешь, как негр после обеда!» Понимаете, они практически прекращали работу после обеда. Я понятия не имею, почему их здесь так мало, но вот в Уругвае или в Бразилии… Да, в Бразилии вам придется потрудиться, чтобы найти белого человека, понимаете? Если вам повезет, конечно! Ха!

Борхес смеялся каким-то жалобным, замкнутым смехом. Его лицо оживилось.

— И они еще считают себя коренным населением! Я как-то слышал, как одна черная женщина говорила аргентинской женщине: «Ну, по крайней мере, мы не попали сюда на корабле!» Она хотела сказать, что считает иммигрантами всех здешних испанцев! «Мы не попали сюда на корабле!»

— Когда вы это слышали?

— Очень много лет назад, — ответил Борхес. — Но негры — отличные солдаты. Они участвовали в войне за независимость.

— Точно так же, как и в Соединенных Штатах, — сказал я. — Но их было очень много в армии англичан. Англичане пообещали им свободу за службу в своей инфантерии. А у южан один полк был целиком из черных — их еще называли эфиопами лорда Данмора. Они закончили свой путь в Канаде.

— А наши черные победили в битве при Черрито. Они воевали с Бразилией. Из них получились отличные пехотинцы. Гаучо бились верхом, а негры — плохие наездники. Это был пехотный полк, шестой. И они звали его не полком мулатов и черных, но по-испански полком темных и светлых. Так, чтобы их не обидеть. В «Мартине Фьерро» их зовут «люди покорного цвета»[57]… Но довольно, довольно. Давайте читать «Артура Гордона Пима».

— Какую главу? Как насчет той, где они встречают корабль с трупами и стервятниками?

— Нет, я хочу последнюю. Про свет и тьму.

Я прочел последнюю главу, где каноэ выносит к Антарктиде, и вода делается все теплее и теплее, пока не становится горячей, и все вокруг покрывают пепел и пар, и появляется белый великан. Борхес то и дело перебивал меня, восклицая на испанском: «Это очаровательно!», «Это прекрасно!», «Как красиво!».

Едва я закончил, он попросил:

— Прочтите самую последнюю главу.

И я прочел главу 24, о том, как Пим бежал с острова, преследуемый бешеными дикарями: живое описание полного безумия. Этот длинный жутковатый пассаж так восхитил Борхеса, что он захлопал в ладоши.

— Ну, а теперь немного Киплинга? — предложил он. — Не хотите разобрать «Миссис Батерст» и постараться понять, хорош или нет этот рассказ?