Она думает, что речь идет, должно быть, о решении, которое он принял на днях, о кремации. И больше не настаивает. Но несколько минут спустя, когда Альбен встает из-за стола, она спрашивает:

— Ты помнишь, что произошло вчера вечером?

— А?

Он продолжает есть, уставившись в свою тарелку.

— На стройке…

Он берет стакан воды и проглатывает ком в горле, прежде чем выпить.

— А, Ипполит и Альбен сказали, что я, кажется, упал. Ты, видно, не захотела везти меня к врачу.

Она внимательно всматривается в него, пытаясь понять, не шутит ли он, но вид у него самый что ни на есть серьезный.

— Ты… Ты не помнишь? — настаивает она.

— Нет.

— Нет?

Он поворачивается к ней и качает головой.

— Нет. Мне хуже и хуже. Все пошло быстрее…

— Как это?

— У меня провалы. Я не всегда знаю, что делал вчера или… Или какой сегодня день.

Оба пытаются делать вид, будто не заморачиваются этим, будто все нормально и они воспринимают это легко. Они снова начинают есть, но несколько минут спустя Жоанна опять напоминает:

— Ты принял меня за кого-то другого. Кажется, ты принял меня за Лору.

Она видит, как его брови сдвигаются к переносице, хотя он упорно не поднимает глаз от тарелки.

— Я… Я не обидел тебя… не сделал ничего обидного или… или плохого?

Она пожимает плечами.

— Ты очень на меня злился.

Она этого не ожидала, но он смеется нервным смехом, глядя в тарелку.

— Меня это не удивляет!

Она смотрит на него, не понимая.

— А?

Он отвечает, все еще смеясь:

— Да, она умела достать! У нее был дар… Исключительный дар злить меня! Она бы, думаю, тебе не понравилась…

Жоанна тоже улыбается, немного робко.

— Вот как?

— Она была нахалкой и задирой. Она никогда не нравилась моим родителям… и моей сестре.

Он сам удивлен, что так легко упоминает Лору, смеется и видит, как Жоанна улыбается в ответ. Он удивляется еще больше, когда она, отложив вилку, заявляет с улыбкой в глазах:

— А Леон был папенькиным сынком, и ему отчаянно не хватало мужества. Тебе бы он тоже не понравился.

Он не знает, что сказать, и улыбка его на миг застывает. Она никогда не говорила о Леоне. Никогда по собственной инициативе. А когда была вынуждена, говорила серьезным и скорбным тоном. Но не сегодня. Он старается быстро взять себя в руки, чтобы не повисла неловкость:

— Вот видишь… Нам не так уж плохо вдвоем.

Она кивает, и глаза ее блестят.

24

Альбен покидает усадьбу через несколько дней, перед Рождеством. Прощание вышло коротким. Без вечеринки и возлияний. Ипполит сидит на чемоданах. Он уезжает на две недели рождественских праздников к сестре в По. Усадьба закрывается, и стройка тоже. Новых волонтеров он не будет принимать до января. Однако он разрешил Эмилю и Жоанне остаться в пристройке и посоветовал им отдохнуть в его отсутствие. Он рад, что будет кому позаботиться о его псе Мистике, которого сестра не терпит в своей квартире. Он оставил им инструкции, как его кормить и как правильно топить камин в пристройке. Дал расписание передвижной лавки «Тут Тут». Потом вручил им ключи от усадьбы и удалился почти нехотя. Ипполит явно не любит слишком надолго покидать свои горы.

И вот в это утро они совсем одни в усадьбе. Пок и Мистик — всего лишь тени, скользящие по ледяным просторам, оставляющие следы на снегу. Жоанна и Эмиль немного растеряны в полнейшей тишине в этой пристройке, где остальные три комнаты пусты. О работе на стройке не может быть и речи. Ипполит строго-настрого запретил им соваться туда в его отсутствие, да и ледяной ветер, задувающий снаружи, все равно бы их не пустил. Они сидят за скудным обедом в пустой кухоньке и смотрят, как кружат за окном снежные хлопья, уносимые порывами ветра.

— Что будем делать? — спрашивает Эмиль, гоняя горошины вилкой по тарелке.

Жоанна пожимает плечами.

— Никуда не выйдешь в такую погоду.

Эмиль уже посмотрел утром: у Ипполита нет книг. Нет даже старых газет, нечего полистать. Телевизора, разумеется, тоже нет. Он уже исписал много страниц своего дневника в последние дни, писал отцу, матери, Маржори, Рено, пользуясь краткой передышкой, которую дала ему память. Жоанна потирает шею, отложив вилку.

— У тебя есть идея? — с надеждой спрашивает Эмиль.

Она нерешительно пожимает плечами.

— Мы могли бы поступить как все…

— То есть?

— Справить Рождество.

Удивленный, он откидывается на спинку стула.

— Ты хочешь сказать… как нормальные люди, у которых есть семья и которые не готовятся умереть?

Он выпалил это с долей цинизма и с известной дерзостью, как будто надеялся в глубине души вызвать у нее улыбку.

— Да, — отвечает Жоанна серьезно. — Ты ведь праздновал Рождество с семьей?

— Конечно. Мы начинали готовиться за недели. Елка, вертеп, подборки традиционных песен…

Жоанна слабо улыбается, как будто ей это тоже навевает воспоминания о семье.

— Ты тоже праздновала Рождество? — спрашивает Эмиль.

— Да. Мы с отцом все делали своими руками. Подарки, украшения, елочные гирлянды, ароматические свечи. А потом готовили наши фирменные настои на основе апельсиновых корок, горького какао и корицы.

Он не может удержаться от улыбки. Как будто запах корицы щекочет ему ноздри. Как будто в ушах стоит колокольный звон на фоне звуков пианино, доносящихся из репродукторов в гостиной. Он почти слышит шумы в кухне. Голоса Маржо и матери. Он чувствует, как дымок от масла с петрушкой, в котором томятся улитки, распространяется по первому этажу. На прошлое Рождество близнецы пришли в колпаках Санта-Клауса, а Бастьен где-то отыскал красный галстук-бабочку. Никто не обсуждал усталую и отсутствующую мину Эмиля. Прошло пять месяцев с ухода Лоры, и все думали, что он наверняка уже