оправился. А он был не совсем с ними. Теперь он понимает, что испортил свое последнее Рождество. Последнее настоящее Рождество, во всяком случае. Ему осталось это, с Жоанной, в этой пустой пристройке. С Жоанной, которая как бы его жена… Ладно, они, в конце концов, семья. Он расправляет плечи уже с большим энтузиазмом.

— Ты права. Мы можем справить Рождество.

Это их первое Рождество вместе и, вероятно, последнее. Нельзя упустить такую возможность.

— Можно сходить после обеда в деревню и посмотреть, продают ли там елки.

Жоанна кивает с полным ртом.

Они идут в деревню пешком под снежными вихрями. Встречный старик сказал им, что здесь они не найдут елки, лучше срубить ее самим в лесу, отчего заблестели глаза Жоанны.

— Чем, по-твоему, мы срубим елку? — говорит Эмиль, когда старик удаляется.

— У Ипполита в домике наверняка есть инструменты. И на стройке, я уверена, есть пилы, они тоже подойдут.

Они заходят немного дальше, несмотря на холод и ледяной ветер, чтобы посмотреть, нет ли в поселке хотя бы табачной лавки, где они могли бы купить фломастеры, ленту, проволоку для гирлянд. Но приходится вернуться несолоно хлебавши. Занесенная снегом деревня — настоящая маленькая крепость, затерянная в горах. Они понимают, что их единственный шанс получить такие вещи и связаться с внешним миром — призвать на помощь «Тут Тут». Другой вариант — поехать на машине, но снег продолжает валить, и это было бы неосторожно. Жоанна то и дело останавливается, подбирая шишки и еловые ветки. Она говорит, что у нее уже тысяча идей на этот счет. Эмиль ждет ее, дыша на руки.

Он раздувает огонь в кухоньке пристройки, пока Жоанна звонит в «Тут Тут». Из долетающих до него обрывков разговора Эмиль заключает, что она пытается договориться, чтобы все привезли в завтрашнюю доставку, потому что иначе придется ждать еще четыре дня. Она предлагает доплату, и, кажется, ее собеседник поддается: повесив трубку, она встает, чтобы заварить чай, и, пока греется вода, принимается перебирать еловые ветки с удовлетворенным видом.

— Всё привезут завтра?

— Да.

Она продолжает перебирать ветки, отрывая там и сям по нескольку иголок.

— Что ты с ними сделаешь? — спрашивает Эмиль, ставя на стол кастрюльку с кипятком и чашки.

— Хочу соединить их в кольцо и обвить золотой лентой.

— Рождественский венок?

— Да. А из остатков можно сделать звезды. Скрестить маленькие веточки и связать их лентой.

Они молча пьют чай, глядя на падающий снег. День уже клонится к вечеру.

— Завтра попробуем найти елку?

Жоанна кивает.

В этот вечер они достают из кемпинг-кара подаренную Миртиль «Монополию» и играют до поздней ночи. Потом Эмиль встает у занесенного снегом окна и смотрит на дрожащее пламя поставленных на подоконник свечей. Жоанна была права со своей пресловутой медитацией. Чем чаще его память дает слабину, тем больше он испытывает потребность смотреть на огонь, на облако, все равно на что, создать пустоту в себе и сосредоточиться в тишине. Он долго стоит неподвижно в маленькой кухоньке, глядя на свечи, которые гаснут одна за другой. Потом идет к Жоанне и Поку в их спальню и засыпает глубоким сном.

— Что мы здесь делаем?

Жоанна резко оборачивается. Она завтракает в кухне, высматривая в окошко «Тут Тут». Эмиль стоит в дверях, и по выражению его лица она сразу понимает, что у него снова блэкаут. Она ждет секунду, другую. Надеется, что этого будет достаточно, чтобы он пришел в себя, вернулся в Аас, к тому, что они здесь делают… Но этого не происходит. Он снова спрашивает:

— Что мы здесь делаем?

Она невольно отмечает, что нотки в его голосе изменились с его самых первых потерь памяти. Первые провалы были синонимом ужаса. Они повергали его в несказанную панику. Она еще помнит тот раз, когда он задыхался, проснувшись, лежа на траве. В первые разы он как будто отчасти понимал, что потерял память. Но в тот вечер на стройке все было совсем иначе. Больше ни паники, ни страха. Вместо этого путаница мест, людей, настоящего и прошлого. Как будто теперь он уже слишком болен, чтобы осознавать сам факт потери памяти.

По-прежнему стоя в дверях, Эмиль медленно спрашивает:

— Где мама?

Она сглатывает, осторожно ставя на стол чашку кофе. Прежде чем ответить ему, ей хотелось бы знать, за кого он теперь ее принимает. Кажется, не за Лору. Он совершенно спокоен с ней.

— Я… Я не знаю.

Она думает, что такой ответ ее ни к чему не обязывает и не может ухудшить положение. С облегчением смотрит, как он входит в кухню, вытягивает стул и садится.

— Она, наверно, вышла что-то купить, — говорит он. — А папа, я полагаю, еще спит.

Жоанна застыла, не зная, что ответить. Она боится шевельнуться. Эмиль же берет кофейник и совершенно спокойно наливает себе чашку. Он ни минуты не сознает, что выпал из реальности. Он сейчас в своей собственной действительности. Действительности, состоящей из воспоминаний и предположений. Она не знает, что, в конечном счете, страшнее. Изначальный страх или это полное забвение.

— Мы приехали вчера? — продолжает он, поднося чашку ко рту.

Она сидит неподвижно, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимый вид.

— Маржо?

Жоанна вздрагивает, услышав это имя. Значит, она сегодня Маржори. Она выдавливает из себя ответ, заикаясь:

— Да… Мы… Да.

Эмиль берет еловые ветки, которые Жоанна оставила вчера на столе, и хмурится.

— Это еще что за ужас?

Он не видит, как побледнело лицо Жоанны.

— Ручаюсь, что мама хочет сделать нам самодельные украшения.

Он резко поворачивается к ней.

— Это она захотела снять это шале на праздники?

Пусть он придет в себя. Пусть он скорее придет в себя. Жоанна ерзает на стуле, ей все больше не по себе. Она сглатывает, пытается сказать беспечным тоном:

— Угадай…

Она едва узнает улыбку Эмиля, как будто принадлежащую Эмилю из другой поры, которого она не знала.